Вино из одуванчиков - Рэй Брэдбери

— Я же извинилась, — возразила Элен, глядя напотолок, где все вертелся, вертелся и разгонял теплый ночной воздух огромныйвентилятор, вновь и вновь обдавая их запахом ванили, мяты и креозота.

— Не надо нам было задерживаться тут, пить эту содовую.Ведь полиция предупреждала.

— Да ну ее, полицию! — засмеялась Лавиния. —Ничего я не боюсь. Душегуб уже, наверно, за тысячи миль отсюда. Он теперь нескоро вернется, а как явится снова, полиция его тут же сцапает, вот увидите.Правда, фильм чудесный?

Улицы были пусты — легковые машины и фургоны, грузовики илюдей словно метлой вымело. В витринах небольшого универсального магазина ещегорели огни, а согретые ярким светом восковые манекены протягивали розовыевосковые руки, выставляя напоказ пальцы, унизанные перстнями сголубовато-белыми бриллиантами, или задирали оранжевые восковые ноги, привлекаявзгляд прохожего к чулкам и подвязкам. Жаркие, синего стекла, глаза манекеновпровожали девушек, а они шли по улице, пустой, как русло высохшей реки, и ихотражения мерцали в окнах, точно водоросли, расцветающие в темных волнах.

— Как вы думаете, если мы закричим, они прибегут к намна помощь?

— Кто?

— Ну, публика эта, из витрин…

— Ох, Франсина!

— Не знаю…

В витринах стояла тысяча мужчин и женщин, застывших имолчаливых, а на улице они были только втроем, и стук их каблуков по спекшемусяасфальту пробуждал резкое эхо, точно вдогонку трещали выстрелы.

Красная неоновая вывеска тускло мигала в темноте и, когдаони проходили мимо, зажужжала, как умирающее насекомое.

Впереди лежали улицы — белые, спекшиеся. Справа и слева надтремя хрупкими женщинами вставали высокие деревья, и ветер шевелил густуюлиству лишь на самых макушках. С остроконечной башни здания суда показалось бы— летят по улице три пушинки одуванчика.

— Сперва мы проводим тебя, Франсина.

— Нет, я провожу вас.

— Не глупи, — возразила Лавиния. — ТвойЭлектрик-парк — это такая даль. Проводишь меня, а потом тебе придетсявозвращаться домой через овраг. Да ведь если на тебя с дерева упадет хоть одинлисточек, у тебя будет разрыв сердца.

— Что ж, тогда я останусь ночевать у тебя, Лавиния, —сказала Франсина. — Ведь из всех нас ты самая хорошенькая.

Так они шли, двигаясь, будто три стройных и нарядныхманекена, по залитому лунным светом морю зеленых лужаек и асфальта, и Лавинияприглядывалась к черным деревьям, что проплывали по обе стороны от них,прислушивалась к голосам подруг — они негромко болтали и пытались дажесмеяться; и ночь словно ускоряла шаг, потом помчалась бегом — и все-таки елеплелась, и все стремительно неслось куда-то, и все казалось раскаленным добелаи жгучим, как снег.

— Давайте петь, — предложила Лавиния. И они запели«Свети, свети, осенняя луна…». Они шли, взявшись под руки, не оглядываясьназад, и задумчиво, вполголоса пели. И чувствовали, как раскаленный за деньасфальт понемногу остывает у них под ногами.

— Слушайте! — сказала Лавиния.

Они прислушались к летней ночи. Стрекотали сверчки, вдалекечасы на здании суда пробили без четверти двенадцать.

— Слушайте!

Она и сама прислушивалась. В темноте скрипнул гамак — этомистер Терн вышел на веранду выкурить перед сном последнюю сигару и молчаодиноко сидел в гамаке. Розовый кончик сигары медленно качался взад и вперед.

Огни постепенно гасли, гасли — и погасли совсем. Погаслиогни в маленьких домишках, и в больших домах, желтые огни и зеленые, фонари ифонарики, свечи, керосиновые лампы и лампочки на верандах — и все живоеспряталось за медными, железными, стальными замками, засовами и запорами,думала Лавиния, все живое забилось в тесные, темные каморки, завернулось иукрылось с головой. Люди лежат в кроватях, на них светит луна. Там, у себя вспальнях, они ничего не боятся, дышат ровно и спокойно, потому что они не одни.А мы идем по улице, по остывающему ночному асфальту. И над нами светят редкиеуличные фонари, отбрасывая неверные, пьяные тени.

— Вот и твой дом, Франсина. Спокойной ночи!

— Лавиния, Элен, переночуйте у меня. Уже очень поздно,почти полночь. Я уложу вас в гостиной. Сварю горячего шоколада… будет таквесело! — Франсина обняла их обеих.

— Нет, спасибо, — сказала Лавиния. И Франсиназаплакала.

— Ох, сделай милость, не начинай все сначала, —сказала Лавиния.

— Я не хочу, чтобы ты умерла, — всхлипывалаФрансина, и слезы градом катились по ее щекам. — Ты такая красивая имилая, я хочу, чтобы ты осталась жива. Ну, пожалуйста, пожалуйста, не уходи!

— Вот уж не думала, что ты из-за этого такразволнуешься. Я приду домой и сразу тебе позвоню.

— Обещаешь?

— Ну конечно, и скажу, что все в порядке. А завтра мыустроим в Электрик-парке пикник. Я сама приготовлю сандвичи с ветчиной. Ладно?Видишь, я вовсе не собираюсь умирать.

— Значит, ты позвонишь?

— Я же обещала!

— Ну, тогда спокойной ночи, спокойной ночи! Франсинаодним духом взбежала на крыльцо и юркнула в дверь, которая тотчас жезахлопнулась за ней, и следом загремел засов.

— Теперь я отведу домой тебя, Элен, — сказалаЛавиния.

Часы на здании суда пробили полночь. Звуки летели надпустынным городом — никогда еще не был он таким пустынным. И замерли надпустынными улицами, над пустыми палисадниками и опустелыми лужайками.

— Девять, десять, одиннадцать, двенадцать, —считала Лавиния, держа Элен под руку.

— Правда, чувствуешь себя как-то странно? —спросила Элен.

— Ты о чем?

— Как подумаешь, что мы сейчас идем по улице, а вселюди преспокойно лежат в постели за запертыми дверями. Ведь сейчас, наверно, натысячу миль вокруг только мы одни остались под открытым небом.

До них донесся смутный шум, идущий из теплой и темнойглубины: овраг был уже недалеко.

Через минуту они стояли у дома Элен и долгим взглядомсмотрели друг на друга. Ветер дохнул запахом прозрачной свежести. По небупотянулись облака, и луна померкла.

— Может быть, все-таки останешься у меня, Лавиния?

— Нет, я пойду домой.

— Иногда…

— Что иногда?