Франц Кафка не желает умирать - Лоран Сексик

В один солнечный день, после обеда, когда Роберт вышел из операционной, где пять часов не выпускал из рук скальпель, удаляя у больного опухоль бронха, его к себе в кабинет вызвал заведующий отделением Вольфганг Г.

– Профессор, а это не может подождать? – спросил он, не желая являться пред начальственные очи в забрызганном кровью халате и к тому же удивляясь, что тот, супротив обыкновения, не назвал его по имени.

– Нет, Клопшток, это подождать не может.

– Что-то срочное? – спросил Роберт, чувствуя, как в душе шевельнулось беспокойство.

– Можно сказать и так, Клопшток, – бросил профессор, не сводя с него глаз, в которых не было даже намека на отцовскую благожелательность.

– Ну что ж, идемте, – заинтригованно прошептал он, перво-наперво подумав, что всему виной допущенная им где-то хирургическая ошибка.

Переступив порог, он увидел, что профессор уже устроился в своем массивном кресле из черной кожи.

Не ожидая приглашения, Роберт сел напротив, что вот уже несколько месяцев ему позволял характер установившихся между ними отношений.

– На мой взгляд, вам лучше постоять, – сказал профессор, барабаня пальцами по столу из красного дерева со стоявшей на нем фотографией лабрадора в рамке и лежавшей рядом папкой, которую он тут же схватил.

Роберт тут же вскочил, смутившись собственной невежливости, и запинающимся голосом пробормотал:

– Покорно прошу меня простить, профессор.

Тот листал лежавшие перед ним в папке бумаги, предварительно нацепив очки. На каких-то фразах задерживался, другие лишь быстро пробегал глазами и переходил к следующим. А когда захлопнул ее, Роберт увидел на обложке свое имя, написанное большими красными буквами.

Профессор надолго о чем-то задумался и наконец сказал:

– Клопшток, почему вы не сказали мне о вашем еврейском происхождении?

– Вы меня ни о чем таком не спрашивали, – удивленно протянул Роберт. – И если честно, я даже не думал, что это может быть важно.

– А по-вашему, мы должны у каждого спрашивать, еврей он или нет? Сегодня так говорят только руководители СС.

– Я совсем не это имел в виду…

– К тому же, по-вашему, не так уж важно, еврей вы или нет?

– Я отвечу вам так: это касается моей личной жизни и отношений с нашей верой, но никак не затрагивает мою профессиональную деятельность.

– Подобными речами, Клопшток, вы оскорбляете не только нашего фюрера, но и всю германскую нацию! Думаете, если бы еврейский вопрос не был так важен, фюрер, его правительство и вся партия тратили бы столько времени и энергии для его урегулирования?

– Видите ли, профессор, для меня никакого еврейского вопроса не существует.

– Что вы хотите этим сказать? – ответил на это профессор, судя по виду, по-настоящему заинтригованный.

– Ну что ж… Я не вижу, каким образом моя принадлежность к еврейскому народу может представлять собой проблему, требующую того или иного решения.

– Это шутка? Я, по крайней мере, очень на это надеюсь! Если евреи для вас не проблема, то что тогда вы считаете таковой?

– Экономический кризис, вооруженные конфликты…

– В экономическом кризисе виноваты евреи-рвачи. В вооруженных конфликтах тоже они, только поджигатели войны.

– А в чем тогда, по-вашему, виноват я?

– Это могут сказать только агенты гестапо, обратитесь с этим вопросом к ним… Если же говорить обо мне, должен сказать, я не держу на вас зла за то, что вы не признались мне в своем еврейском происхождении.

Он умолк, будто оценивая произведенный его словами эффект, потом продолжил:

– Потому что винить в этом должен только себя!

– Вас?

– Да, только себя, и больше никого! Потому как обычно умею распознавать евреев, причем безошибочно.

– И по каким же признакам вы нас распознаете?

– Послушайте, Клопшток, не стройте из себя невинную овечку!

– Но вы же сами минуту назад признали, что до последнего времени даже не думали считать меня в чем-то виноватым.

– Это все из-за вашего обманчивого вида, только и всего! С белокурой шевелюрой, вздернутым носом и серьезным видом вы не похожи на еврея! Плюс фамилия, с помощью которой, Клопшток, вы дурачите врагов – смею напомнить, что ее носил великий германский поэт, наш знаменитый Фридрих Готлиб Клопшток, творец поэзии жизни и автор незабываемой поэмы «Мессиада»! Вы, Клопшток, будто заранее устроили маскарад и прилепили себе фальшивый нос. Но повторяю, винить в этом мне остается только себя самого. Как я мог свалять такого дурака? Как предоставил вам в своем отделении такое место, называл Робертом и относился как к сыну! Боже мой, евреи – великие самозванцы! Но на наше счастье, власти всегда начеку… Должность ассистента вы захватили – именно «захватили», ибо это слово я использую совершенно сознательно, – в окаянные времена Веймарской республики. Но сегодня все изменилось…

Он немного помолчал, потом бросил:

– Скажите, Клопшток, вы читали последние постановления?

Роберт лишь отрицательно покачал головой, следить за законодательными решениями, сменявшими друг друга бесконечной чередой, у него не было никакого желания, потому как все новые меры, направленные против евреев, в конечном итоге подорвали его моральный дух.

– А по-вашему, должен?

– Могли бы и прочесть, для вашей же пользы. Но я вызвал вас не давать советы, а сообщить одну вещь.

– Да? Какую же?

– Сообщить суть последнего постановления, которое касается непосредственно вас.

– Постановления, которое касается непосредственно меня?

– А какого тогда, по-вашему, черта вы сейчас торчите в моем кабинете? Думаете, у меня других дел нет?

– В прошлом, профессор, мы в этом самом кабинете обсуждали самые разные проблемы.

– Давайте не будем о прошлом. Оно тоже сродни обманчивой наружности. И прекратите постоянно сводить все к моей персоне, я в этом деле выступаю лишь в роли гонца. А срывать зло на гонце – это в определенном смысле отрицать реальность. С вашего позволения, я бы предпочел перейти к голым фактам.

Он вытащил из папки лист бумаги, быстро пробежал ее глазами и продолжил:

– Нынче утром администрация клиники прислала мне законодательный акт от 7 апреля 1933 года, касающийся «Возрождения государственной службы». Если в двух словах, он провозглашает увольнение всех евреев-чиновников и исключение евреев-врачей из системы оплаты больничными кассами.

– Исключение евреев-врачей? Но почему?

– Я не обязан ни комментировать, ни оправдывать приведенные здесь положения.

– Так или иначе, но исключение такого рода противоречит любому праву!

– Вы сами только что признались, что не следите за законами. Но если бы следили, то давно знали бы, что германское право изменилось и стало гораздо проще.

– И что же оно собой теперь представляет?

– Теперь законы нам диктует фюрер.

– Но это ведь тоже противоречит любому праву!

– Мне кажется, вы пропускаете мимо ушей все, что я вам говорю.

– Тогда объясните мне. Например, скажите, каким образом моя принадлежность