Франц Кафка не желает умирать - Лоран Сексик

мир, притом что его самого в этом мире нет, ибо он дистанцировался, дабы показать нам его со стороны. По всей видимости, любой экзегет творческого наследия Кафки должен выступать с позиций К. из романа «Замок», отчетливо осознавая, что его цель, скорее всего, недостижима и что любое толкование никогда не обретет действенную силу, но все равно предпринимая все новые и новые попытки, пытаясь прояснить подлинный смысл произведений писателя, а может даже – как знать! – обрести между строк избавление, подобно тому, как К. без конца пытается отыскать ведущую в Замок дорогу. Пытаться найти в творениях Кафки какой-то скрытый смысл напрасный труд, потому что все его творения есть единственно поиск смысла и возвышение к «высотам, кажущимся нам пустотой». Искать смысл означает верить, что Замку присуща собственная реальность, а у графа Вествеста есть собственная душа. Но Кафка никогда не откладывал перо, вплоть до последнего вздоха, что нам удостоверит господин Клопшток. Вот что позволяло ему не отчаиваться при виде этого безрадостного пейзажа, вот в чем читатель может и далее искать смысл. «Писать – то же самое, что молиться», – объяснял он. Его вера в сочинительство помогала искать то ли спасения, то ли избавления, вы, Мартин, можете называть это как хотите. Путь, о котором говорилось выше, ведет к Замку, к знанию и спасению, а не в недостижимую небесную высь. Это путь отчаянно человечный и отчаянно земной. Цель К. не в том, чтобы попасть в замок, его цель – неутомимо преодолевать препятствия, возникающие на его пути. Мы привыкли представлять Кафку человеком хрупким и терзаемым тревогой, но ведь ни один из его персонажей никогда не выказывает ни малейших признаков страха. К. и Кафка – герои гомеровские. О чем бы ни шла речь, будь то клочок грязной, заснеженной земли, представляющий для К. единственный горизонт, или блокноты, целиком вымаранные чернилами и приговоренные к огню – что нам, опять же, удостоверит господин Клопсток, – ни К., ни Кафка никогда не отказываются от своего. Не исключено, что романы Кафки не завершены из-за того, что довести их до конца означает поставить крест на жизни и надежде, отказаться от избавления и вечности. Вот по какой причине, наряду с рядом других, сегодня, в 1934 году, мы должны читать Кафку, популяризовать его труды и нести в массы их отголоски, чтобы они ширились в том жестоком мире, в котором каждый из нас вынужден жить. Давайте усматривать в Кафке и его трудах, таких простых, но грандиозных и гениальных, урок надежды, отказ пасовать и пример героизма, давайте хотя бы предпримем в этом направлении попытку, пусть даже с риском совершить ошибку. Давайте научимся у него не отрекаться от своей веры. Для него такой верой была литература, для нас – иудаизм или как минимум наше прошлое, равно как и будущее, взлелеянное в мечтах. К. в «Замке» продолжает верить и, по-видимому, надеяться. Поэтому уверяю вас, Мартин, что, как только Соломон Шокен опубликует в своем издательстве его труды, в соответствии с планами на ближайшее будущее, Кафка в обязательном порядке присоединится к когорте нежелательных еврейских писателей, а его книги окажутся под запретом и в конечном итоге сгорят в огне, особенно если властям понадобится еще одно аутодафе, в чем лично я сомневаюсь, ибо все издания сынов Израилевых и без того уже сожгли и от произведений наших соплеменников больше ничего не осталось. К тому же, глядя, как мы набились в эту квартиру, радуясь, что власть не лишила нас права собираться и часами обсуждать книги, которые больше нельзя читать, тем самым даровав огромную привилегию, надо признать, что от нас самих тоже мало что осталось. Сегодня мы под гестаповским ярмом упорно цепляемся за публикацию произведений, полагаясь на добрую волю непросвещенных варваров, хотя с младых лет посвятили свою жизнь знанию, мечтали о свободном, ученом мире, в котором человечеству будут озарять путь книга и любовь к ближнему своему, и вот теперь дожили до того, что мир марширует строевым шагом, погружается в самые мрачные глубины мысли и руководствуется гнусными законами подлости. Наших друзей пытают и убивают в застенках, а жизнь каждого из нас держится на тоненьком волоске. Поэтому, мой дорогой Мартин, не лишайте меня возможности вместе с Кафкой верить в существование высшей истины и верховной цели, обетованной земли, в которой возможна литература, называйте как угодно. Эта истина не так чудовищна по сравнению с нашей нынешней, и мы прекрасно знаем, что высший мир, о котором идет речь, для нас недостижим и увидеть его нам не дано, ведь стоит вам покинуть эту квартиру, как вы тут же превратитесь в К., только что вышедшего из гостиницы «Господский двор» в поисках крова. Мой дорогой Мартин, позвольте мне – на этот раз на пару с Йозефом К. из романа «Процесс» – до последнего вздоха считать, что я не совершил никакого преступления, что меня по ошибке приговорили гнить в лагере, будто собаку, а потом умереть, когда мне либо отрубят голову, либо подвесят на крюк мясника, как, по слухам, поступили с многими нашими друзьями в Дахау. Что до остального, Мартин, знайте: несмотря на всю притягательность крохотного лучика, блеснувшего моими стараниями в черной безысходности Кафки, я, как он и, надеюсь, вы, вполне отдаю себе отчет в том, что нас ждет впереди. И чтобы покончить на этой жизнерадостной ноте, воспользуюсь цитатой самого Кафки из его книги «Описание одной борьбы», опять же приведя ее по памяти: «По сути, мы как пни в снегу. Внешне они вроде просто неподвижно лежат, и кажется, что сдвинуть их можно, лишь слегка толкнув. Но это, оказывается, невозможно, потому как они прочно связаны с землей».

В гостиной повисла тягостная тишина. Потом ее вдруг прорезали рыдания, и Ида Мунк закрыла руками лицо. А немного погодя вытерла мокрые от слез щеки и извинилась.

– Ида, вам не за что извиняться, – произнес Велч, – вы лишь выразили то, что каждый из нас чувствует в душе в годину выпавших на нашу долю испытаний.

После долгой паузы слово взял Альфред Гроссман:

– В наши материалы, посвященные Кафке, я хотел бы включить размышления Адорно и Брехта. Мне кажется, что без марксистского взгляда на этот вопрос нам не обойтись. Добавлю, что Брехт считает Кафку марксистским писателем…

– Кафка – марксист? Чего только в этой жизни не услышишь!

– Мартин, ну сколько можно!.. Продолжайте, Альфред.

– Ну что же, давайте тогда действительно начнем с Брехта, который заявляет, что знает труды Кафки как свои…

– А в мире вообще