Франц Кафка не желает умирать - Лоран Сексик

– Я не хочу быть аттракционом на вашей вечеринке, – возразил он Велчу, когда тот ему позвонил.

– Наше собрание – не цирк, – ответил журналист. – Перво-наперво для нас представляют интерес несколько недель, проведенных вами в Кирлинге. Как Кафка, романы которого строят теории по поводу земного существования человека и его кончины, сам боролся со смертью.

– Вас ждет разочарование. Я не могу припомнить, чтобы Кафка строил какие-то теории, в чем бы они ни заключались.

– Вот как раз об этом мы с вами и поговорим. Мы вынашиваем амбициозный план в полной мере предоставить Кафке то место в немецкой литературе, которого он заслуживает. Он и по сей день остается в тени, а публика должна доподлинно оценить значимость его творений. И вы в это тоже внесете свой вклад.

– У немецкой публики больше нет права читать еврейских писателей. А книг Кафки теперь днем с огнем не сыскать.

– Но мы работаем ради будущего.

– Ради будущего евреев в Германии?

– Мы полагаем, что будущее нашего народа в Палестине. Вы прекрасно знаете, что мы – журнал сионистский.

– Вот как раз поэтому я не горю желанием…

– Да-да, Макс меня предупреждал. Но скажите мне честно: неужели вы полагаете, что сейчас время для соображений такого рода? Макс говорил мне, что Кафка был вашим другом. А вы даже не хотите поучаствовать в работе над посвященным ему номером, первом в своем роде крупном начинании в его честь, потому что его руководителям нравится видеть будущее евреев больше в Палестине, чем в германском рейхе? Да и потом, кто бы что ни говорил, а под занавес жизни Кафка и сам стал сионистом.

– В этом отношении наши с ним взгляды расходились.

– Ну так приезжайте к нам, расскажите об этих разногласиях, об интересе, который Кафка проявлял к сионизму, о его намерении отправиться вместе с подругой в Тель-Авив и открыть там ресторан. Ведь у него был такой план, разве нет?

– Да, он действительно об этом говорил, но больше как об идеале, о мечте. Прекрасно знал, что с таким здоровьем дорога туда ему заказана. Но даже если бы подобная возможность у него и была, он все равно бы ею не воспользовался.

– Это ваша личная трактовка его слов. Приезжайте и представьте нам свои аргументы. Расскажите о Кафке. Вы же уникальный свидетель. Да и потом, чем вы рискуете? Самое большее, нагрянет гестапо и бросит вас в тюрьму.

Последние слова, сказанные вроде как в шутку, убедили Роберта, которому совсем не хотелось выглядеть в глазах других трусом. Спустившись на Ораниенбургерштрассе, он зашагал к дому Роберта Велча. Темнело, уже зажгли газовые рожки, но улицы практически пустовали. Может, у еврея и вовсе нет права ходить в такой час? Ему всегда нравилось гулять в сумерках по городу, любуясь монотонностью его улиц и жителей. От баров, в которых ему еще совсем недавно так нравилось посидеть, он теперь отказался.

Вот и дом Велча – строение в пять-шесть этажей с облупившимся фасадом и узкими окнами. Он вошел в дверь и миновал вестибюль. Слева за стеклянной дверью колыхнулась занавеска и выглянула консьержка, окинув его подозрительным взглядом. Затем створка приоткрылась, и полумрак нарисовал ему невысокую, крепко сбитую даму с огроменными руками, пальцами-колбасками и бычьей шеей.

– Куда это вы собрались? – спросила она.

– К господину Велчу. Роберт Велч. Только я не знаю, на каком он живет этаже.

– Как это можно отправиться к человеку с визитом и не поинтересоваться этажом?

– Не знаю.

– Не знаете как, не знаете этажа, а что вы тогда вообще знаете?

– Я надеялся, мне кто-то поможет.

– Надеялись? В такой час?

– Я собирался спросить…

– Надо понимать, у консьержки, так?

– Ну да, у консьержки…

– Ага, кроме как у консьержки больше не у кого!

Она отошла на шаг назад и ткнула в дверь своей каморки:

– Подойдите сюда! Что здесь написано? «Армия спасения»?

Он отрицательно покачал головой.

– А что тогда?

– Госпожа Хершен.

– А ниже?

– Торговцам вразнос вход воспрещен… Но я к ним не имею ни малейшего отношения.

– Вы в этом уверены?

– Покорнейше прошу вас мне поверить.

– Наконец-то хоть одно любезное слово…

В этот момент ее взгляд упал на стеклянную дверь, на занавеске которой китайскими тенями появились два детских силуэта и к потолку взлетел звонкий детский смех.

– Ну а если бы, предположим, – уже несколько миролюбивее продолжала она, – консьержки бы не было, или бы была, но та, что ни бельмеса не знала, или она бы посчитала, что к этому Велчу с четвертого этажа – первая дверь справа, звонок по-прежнему не работает – и так уже поднялась уйма народу? Что бы тогда?

– В такой ситуации, в моем понимании совершенно немыслимой, я бы решал вопрос как-то иначе…

– То есть что? Вы хотите сказать, что с консьержки нет никакой пользы? Да или нет?

– Нет-нет, что вы.

– Тогда почему вы хотите сказать одно, а на деле говорите совсем другое?

– Да не знаю я.

– Так вот пойдите и узнайте. Я не в состоянии отвечать на все вопросы, даже самые законные, – подвела она под разговором черту и закрыла дверь.

Когда вестибюль остался позади, Роберт поднялся по винтовой лестнице. На площадке четвертого этажа прислушался, услышал за первой дверью шум и постучал. Когда ему крикнули, что дверь открыта и ее достаточно лишь толкнуть, он вошел.

В комнате было еще холоднее, чем на улице. Стоял запах скверных сигар. Он увидел перед собой длинный коридор с афишами и первыми полосами газет, приколотыми кнопками к выцветшим желтым обоям, который вел в прокуренную гостиную, освещенную большой лампой без всякого абажура. В шкафах вдоль стен рядами выстроились книги. Посередине на разнобойных стульях и креслах устроилась горстка собравшихся господ и дам. Перед ними с улыбкой на устах, в одной рубашке, с сигаретой в зубах и моноклем в правом глазу стоял какой-то человек, в одной руке держа блокнот, в другой карандаш. «Наверняка Велч», – подумал Роберт. Человек приветливо пригласил его подойти ближе, ткнул пальцем в последний свободный стул и сказал:

– Не стесняйтесь, Роберт, мы только что начали. Налейте себе чашечку кофе, если, конечно, этот напиток вообще можно так назвать.

– С вашего позволения, я наконец продолжу! – проворчал мужчина в темно-синем костюме с высокомерным выражением на угловатом, хотя и с тонкими чертами лице, державший кончиками пальцев окурок сигары.

– Сначала я хотел бы узнать, кто к нам только что пришел, – перебил его круглолицый брюнет в рединготе и с некоторым намеком на бородку. – Сейчас не