Франц Кафка не желает умирать - Лоран Сексик

привели и причины политического свойства. Мы ищем документы – самые разные и какие угодно. Вот мы тобой и заинтересовались, потому как с учетом твоего членства в КПГ тебя может скомпрометировать любая мелочь: листовка, брошюра, список товарищей по партии… А теперь окажи любезность и дай нам сделать свою работу!

Миновав лестничную площадку, они бесцеремонно отодвинули ее в сторону, прошли в комнату, стали рыться в комоде, бросая на пол его содержимое, разбили стеклянный подсвечник, опрокинули буфет. В гостиной воцарился настоящий хаос, повсюду валялись осколки разбитой посуды. Один из незваных гостей отправился в спальню и через несколько мгновений оттуда донесся его победный крик. Он позвал второго, оставшегося с ней. С восторженным, триумфальным видом на физиономиях они возвратились с чемоданом в руках и заявили, что их поиски увенчались успехом, наверняка полагая, что там хранятся политические документы. Затем пообещали явиться к ней еще раз, поклялись повесить, если ей в голову взбредет бежать, и ушли.

Теперь из-за ее ошибки труды Франца были утеряны навсегда.

Роберт

Вскоре после смерти друга он поселился в Праге. Эта его ссылка носила не только сентиментальный характер – в 1924 году венгерское правительство маршала Хорти лишило евреев избирательного права. Множились бесчинства, жертвами которых становился как человек, так и его имущество – прошел слух, что полиции приказали в это не вмешиваться. На количество евреев, имеющих право обучаться на медицинских факультетах, была введена жесткая квота. В число тех, кого коснулся этот запрет, попал и он. В результате долгой бюрократической волокиты, не без помощи Макса Брода, его в конечном итоге приютили скамьи лекционных залов Пражского университета.

Шагая по улицам, Роберт будто чувствовал рядом чье-то присутствие. Гул этого города и великолепие его фасадов воскрешали в памяти воспоминания о друге. Он бесцельно бродил по проспектам, шел на Вацлавскую площадь и устраивался за столиком кафе «Лувр». По вечерам порой устраивал продолжительную прогулку, которую сам называл большим обходом: проходил по Карлову мосту в Мала-Страну, оставляя в стороне суд, несколько раз прохаживался перед Шенборнским дворцом, любовался высившимся вдали собором, неспешно прогуливался по Алхимистенгассе и двигался дальше до самых Хотковых садов. И когда ступал по тротуарам, вышагивая по улицам, ему казалось, что по каждому из этих маршрутов когда-то ходил Кафка.

Но годы брали свое, и со временем на него перестало действовать очарование колоколен и дворцов. Походы к Бельведеру и прогулки по Грабену постепенно теряли в его глазах свое волшебство. Вид молчаливых, печальных волн Влтавы больше не отдавался в душе тихой грустью. По Карлову мосту он проходил, не удостаивая взглядом статуи. Никогда не задерживался на нем, чтобы дождаться заката солнца в сумерках. Город изменился. А может, это изменилась его жизнь? Когда он устремлял вдаль невидящий взор, перед глазами проходило все его прошлое. Даже беспорядочное нагромождение могил на старом еврейском кладбище, один вид которых мог раньше довести его до слез, теперь никоим образом не мог растопить в душе холод.

Однажды случай вновь столкнул его с молодой венгеркой Жизелью Дойч, с которой они были знакомы еще с детства. Она стала переводчицей. Но хотя это была любовь с первого взгляда, пожениться они смогли только в августе 1929 года, когда их положение более или менее пришло в норму.

В жизни Роберт лелеял две амбициозные мечты: стать великим хирургом, специализирующимся на болезнях грудной клетки, и вместе с женой перевести на венгерский язык «Процесс». И к той и к другой цели он стремился с чрезмерным рвением, можно сказать, доведенным до крайности, впрочем, как и во всем остальном. Каждый из этих двух проектов реализовывал с одинаковым пылом, днем изучая хирургию, а вечером практикуясь в переводе. Получив право самостоятельно проводить операции, увеличил количество дежурств в больнице. В воскресенье и по вечерам работал над произведением, которое считал величайшим из всех когда-либо написанных человеком. Переводил точно так же, как оперировал, выстраивая фразы с той же тщательностью и точностью, с какой проводил резекцию артерии. Одинаково боялся совершить врачебную ошибку и исказить смысл. С опаской подносил руку к сердцу пациента и дрожал от мысли переврать автора, тем самым его предав. Долго не мог продвинуться дальше первой фразы романа. Никак не мог определиться в выборе между: «Йозефа К. наверняка оклеветали, потому как утром он был арестован, хотя никому не причинил зла» и «Йозефа К. не иначе как оклеветали: утром он был арестован, хотя никому не причинил зла». И даже сегодня, когда они с Жизелью значительно продвинулись в своей работе, добравшись до пятой главы романа, хоть и не решили пока, как его в переводе назвать – «Палач», «Драчун» или «Буян», – он никак не мог понять, как же лучше оформить преамбулу. Как на его родном языке передать могущество, юмор и пугающую странность фразы «Jemand mufite Josef K. verleumdet haben, denn ohne dafi er etwas Boses getan hatte, wurde er eines Morgens verhaftet»? И по вечерам порой отчаивался, что ему это так никогда и не удастся.

В конечном итоге Прага утомила их обоих. Они мечтали уехать в Берлин. Несмотря на кризис, нищету, на доведенные до крайности жестокость и ненависть, сотрясавшие всю страну, этот город влек их к себе. Разве не он стал тем единственным на земле уголком, где Кафка обрел счастье и покой? В мае 1926 года Роберт ушел из Карлова университета, перевелся в мирный немецкий город Киль на берегу Балтийского моря и продолжил там учебу. А когда получил диплом, согласился работать в берлинской клинике «Шарите» в отделении хирургии грудной клетки профессора Фердинанда Зауэрбруха.

Впоследствии тот стал его наставником – Роберту будто самой судьбой было предначертано вечно оставаться в чьей-то тени, восхищаясь другими и считая это высшей добродетелью. А может, все объяснялось гораздо прозаичнее? Может, все дело лишь в том, что он в столь раннем возрасте потерял отца?

Подружившись с ним, Зауэрбрух взял его под свое крылышко. Обучал различным хирургическим приемам, показывал, как делать торакотомию – как классическую заднебоковую, так и менее распространенную боковую, – посвящал в основы стернотомии, учил рассекать легочную артерию, ушивать бронхи и ампутировать какую-то их часть, правильно определяться в выборе при необходимости сделать резекцию, лобэктомию или пневмонэктомию, определять условия, необходимые для хорошего гемостаза сосудистых педикул и выведения из организма экссудатов. Вскоре в правилах хирургии грудной клетки, самой прекрасной и благородной из всех, для него практически не осталось тайн.

В действительности его неотступно преследовала только одна навязчивая мысль: раз уж не удалось спасти друга от губительных