Франц Кафка не желает умирать - Лоран Сексик

Каббалу, Маркса или Фрейда, чтобы понять Кафку. Пытались продлить момент, позабыв, какая варварская вокруг творится круговерть. При виде этого собрания Роберту казалось, что здешний маленький мирок ждет судьба старого еврейского гетто в Праге. В его глазах нынешний сход представлял собой зрелище гораздо более душераздирающее и мрачное, чем нагромождение могил.

Дора

Встретиться с Робертом они договорились в Тиргартене, в кафе на террасе перед зоологическим садом. Вдали над окрестностями возвышалась колонна Победы, сверкая золотом пушечных стволов, которые пленили группку школяров, зачарованно ахавших и охавших под восторженными взглядами провожатых из числа взрослых. Ее воздвигли в честь поражения Франции в битве при Седане, ознаменовавшем собой рождение Второго рейха.

Дору до сих пор преследует ощущение, что за ней следят. От мысли о том, что ее отъезд в Москву может в последний момент сорваться, ее бросает в дрожь. Неужели по той или иной причине ей суждено остаться здесь навсегда?

Этот уголок они с Францем открыли тринадцать лет назад. Ей нравится время от времени сюда приходить, вдыхать пьянящий запах растений, забывая о собственном имени, о корнях, обо всем, что может обернуться смертельной угрозой. Аллейки зоологического сада возвращают ее в те времена, когда они с любимым, взявшись за руки, проходили мимо огороженных решетками загонов, из которых им вслед смотрели лани. Бабуины в клетках для обезьян при их приближении издавали радостные крики, от которых они хохотали до слез. Чуть дальше из своего водоема окидывали мрачными, жестокими взглядами крокодилы. А сегодня она сама чувствует себя зверем в клетке.

От слежки теперь никто не застрахован. Краешком глаза Дора видит типа за стойкой, заказавшего кружку пива. Сегодня, в 1936-м году, после трех лет безжалостного террора гестапо с прежним рвением преследует последних чумных, пораженных страшной болезнью под названием «свобода». Подозрительный тип расплачивается и уходит. Провожая его глазами, она думает, что рано или поздно сойдет от всего этого с ума.

Нацистский режим все туже затягивает петлю. Закон о защите германской крови и чести с недавних пор запрещает браки и внебрачные отношения между евреями и чистокровными представителями арийской расы. Для этого преступления даже придумали специальный термин: осквернение расы. Виновных в виде наказания бессрочно отправляют в концентрационные лагеря. «Мы выбираем не между миром и войной, а между уничтожением евреев и уничтожением рейха», – заявил недавно высокопоставленный нацистский чиновник.

Она допивает кофе. Роберт опаздывает. Эта привычка водится за ним с незапамятных времен. А она ему неизменно все прощает.

За ее спиной в воздухе носятся раскаты смеха, посетители кафе поднимают бокалы, но у нее нет ни малейшего желания узнать за что.

На аллейке играет девчушка. За ней, устроившись за соседним столиком, присматривает мать. Не сводя с дочери заботливого взгляда, она достает из сумки портсигар, вставляет сигарету в мундштук, зажимает его зубами, берет зажигалку, прикуривает, затягивается и грациозно выдыхает дым. Лицо окутывается голубоватым облаком. В ее облике все сияет счастьем: белокурая шевелюра, глаза, аккуратно очерченные губы и белая кожа. На шее – перламутровое жемчужное колье. Время от времени девчушка поглядывает на нее, и тогда весь вид матери выражает одобрение.

Дора думает о Марианне. Малышка болеет – врачи говорят, у нее проблема с почками. А она и не знала, что в два годика можно страдать от подобной патологии. Но теперь надеется, что в России девочка сможет получить надлежащий медицинский уход. В Советский Союз Дора верит, устремляя на него все свои надежды. Вера нужна ей как воздух, иначе не миновать пучины отчаяния. Иначе ей предстает зрелище мира, из которого ее изгнали, где ей попросту нет места, где ее никто и видеть не хочет. Она даже не может взять в толк, чего, собственно, хотят, чего добиваются с помощью всех этих законов и других мер, что им надо от евреев, до какого состояния собираются низвести это племя, и так лишенное всего и больше не обладающее никакими правами. Их и без того уже разорили, самых богатых ограбили, тем, у кого и так ничего не было, запретили работать, пересажали всех по тюрьмам и концлагерям, будто спрятав под шапкой-невидимкой. Но ведь нельзя превратить в пыль целый народ вместе с его историей. Дора никак не может уяснить, к чему власти в конечном итоге клонят. Хотят превратить евреев в нацию рабов? Нет, она этот мир покидает. Не желает больше гнить в городе, где еще немного, и ей придется выпрашивать с протянутой рукой все, что только можно, вплоть до права дышать. Ей так хочется верить, что на этой земле есть уголок, где ее никто не посчитает нежелательным элементом. И называется этот уголок Москвой.

На украшенной декоративными фонариками эстраде в парке оркестр заиграл вальс. Публика, мужчины и женщины, в такт музыке качает головами. Когда мимо в ногу проходят два человека в одинаковых серых пальто и со шляпами борсалино на головах, полицейский в ответ на их приветствие отвечает патетическим «Хайль Гитлер!».

С Робертом они не виделись уже несколько месяцев, в последний раз столкнувшись по чистой случайности. Он выходил из трамвая, она в него садилась. Они немного поговорили, устроившись на ближайшей скамейке, но засиживаться не стали.

Сегодня же, в этот послеобеденный час, да в таком уединенном месте торопиться им будет некуда. Она сможет сообщить ему о своем отъезде. Ей наконец удалось получить визу, этот бесценный волшебный ключик, выдаваемый с такой неохотой, ожидание которого до такой степени повергало ее в отчаяние, что она вообще разуверилась в надежде когда-либо покинуть эту страну. Но на прошлой неделе получила столь долгожданный вызов и явилась в комиссариат, где чистокровный арийский чиновник нацистского режима с превеликим усердием заявил никчемной еврейской коммунистке из польского Бендзина, что вскоре она будет вольна покинуть рейх. Об этом решении он возвестил ее с гримасой отвращения на лице, даже не глядя в сторону просительницы, всем своим видом давая понять, что таким образом германская нация изыскала средство отправить ее в ад.

В Москве ей наконец удастся воссоединиться с мужем. Несколько месяцев назад Лутца освободили из германской тюрьмы, разрешили уехать из рейха, и теперь он занимает должность преподавателя Московского университета. Перед ними открывается новая жизнь, всем скитаниям приходит конец, им опять позволено уповать на будущее. Живя всегда одной только надеждой, она жаждет поделиться ею с Робертом, поделиться радостью и чувством облегчения. Дора попросила Роберта принести деревянную щетку для волос, когда-то принадлежавшую Францу, которую когда-то, после обыска гестапо, передала ему на хранение, в ожидании ареста полагая, что