Франц Кафка не желает умирать - Лоран Сексик

– меж его крыш можно было увидеть башни Кремля, рвавшиеся в небо вдали. Отдалась на волю людских волн, с бьющимся в груди сердцем шагая среди этого океана жизни рядом с тысячами женщин и мужчин, торопившихся на работу.

Позавчера была Тверская с ее магазинами, ресторанами и гостиницей «Париж», с балкона которой, как ей объяснили, в дни государственных праздников приветствовал народные массы Сталин. Пообедать она зашла в небольшую столовую, где за пятьдесят копеек взяла мясной суп с капустой и стакан кваса. А завтра отправится на Смоленский рынок и на барахолку в Хорошево. К тому же она пообещала себе в самое ближайшее время устроить с Марианной в Серебряном бору пикник и полюбоваться крышами дач в лучах закатного солнца.

Она растворялась в миллионной толпе. Не чувствовала на себе враждебных взглядов и не вызывала ни у кого ненависти самим своим присутствием. Больше не было ни арийцев, ни евреев, ни хозяев, ни рабов, один лишь советский народ, не различавший ни рас, ни религий, считавший всех равными. В ногу с ней шагали собратья по человеческому роду. Больше всего ей нравилось ездить на метро. Кто бы мог представить, что все великолепие этого сооружения, куда ни глянь, блистающего роскошью и величием эскалаторов и мрамора, предназначено единственно для рабочих? Это же самый настоящий храм, перевозивший каждый день пролетариат в самых приятных и милых сердцу условиях. Все это был Сталин. Плод воли и трудов Отца народов!

Теперь Дора могла вновь поднять голову и вспомнить о человеческой гордости. Ей без конца хотелось обнимать прохожих, благодаря каждого из них за то здоровое общество, которое им удалось построить. «Спасибо, спасибо!» – шептала краешком губ она, видя перед собой очередное лицо, тут же хохотала от собственной экстравагантности, но уже в следующее мгновение поддаваясь соблазну благодарить еще и еще. Порой даже боялась, как бы ее не приняли за помешанную. Но в действительности оно так и было, она и правда сходила с ума от счастья и хмелела от радости, сгорая от жажды жить!

На Арбате ей только в самый последний момент удалось сдержаться и не упасть в ноги спокойно шагавшему по тротуару старику после того, как по выстроившимся в ряд на его пиджаке медалям она поняла, что перед ней герой Октябрьской революции, которому можно выразить вечную благодарность.

Вечером Дора отправлялась в театр, одеваясь соответственно случаю. Ей посоветовали две лавки – одну на Петровке, торговавшую шляпками, другую в Столешниковом переулке, там можно было приобрести платье. Она была счастлива просто их примерить, уверенная, что уже в ближайшем будущем сможет себе что-то подобное позволить. По правде говоря, ей не было никакого дела до латаных обносков, в которых приходилось ходить, ибо кто теперь вообще интересовался подобной буржуазной чепухой? Сегодня больше не было ни бедных, ни богатых. Революция не только одолела нужду, но и с корнем вырвала любое неравенство. Авангардом этой борьбы был театр, а авангардом ему самому служила Революция. Разве великий Маяковский не сказал, что «партия – рука миллионнопалая, сжатая в один громящий кулак»?

На прошлой неделе она смотрела постановку «Кабалы святош» по пьесе Булгакова, романы которого просто обожала. И ничуть не разочаровалась. А позавчера сходила на «Леди Макбет Мценского уезда», последнюю работу Шостаковича. На следующий день не поняла, почему «Правда» устроила спектаклю разнос и по какой причине Сталин, если верить критикам, ушел, не дожидаясь конца.

В ее заявлении о приеме в ряды партии, адресованном Центральному Комитету, содержались такие слова: «Я хотела бы стать членом партии большевиков, потому что стремлюсь приносить пользу в качестве активного члена рабочего движения и вместе с ним строить социализм. Именно партии я обязана переменами в моей жизни и личной свободой».

Дора подумывала вновь выйти на подмостки, присоединившись к какой-нибудь театральной труппе. Снова окунуться с головой в свою первую страсть. Забыть на время Маркса и декламировать Шекспира. Разве борьба не закончилась? Москва давно стала городом любых свершений, в котором царят справедливость, равенство и вновь обретенный мир.

Все эти годы сражений, жертв, убитых и брошенных в тюрьму товарищей были не зря. Они оказались правы и решили все верно. Господи, как же ей хотелось бы, чтобы это увидел Франц! Того мира, который он описывал в своих романах, больше не существовало.

Вполне естественно, что за все эти достижения и невероятный успех приходилось платить строгой, эффективной организацией дела, поэтому сразу по приезде ей пришлось ответить на множество вопросов функционеров государства, внося уточнения и удовлетворяя их интерес к мельчайшим подробностям ее жизни. От их внимания не ускользнула ни одна, даже самая крохотная деталь ее биографии, ни один член семьи и ближайшего окружения, равно как и члены окружения их семей с их собственным окружением. Ее прошлое изучали с такой скрупулезностью, будто малейшее мероприятие, в котором она могла участвовать в Берлине в качестве участницы ячейки 218-го Шарлоттенбургского отделения Коммунистической партии Германии, обладало первостепенным значением. О ней хотели знать все – примерно так же присматриваются к новому другу, пытаясь разобраться в его вкусах и понять, куда он ездит отдыхать… С ней обращались как с соратницей советского народа, как с поборницей Революции, будто, раздавая время от времени на улицах Берлина листовки и устраивая собрания, она тоже внесла свой вклад в становление партии социализма. Без внимания не оставалась ни одна, даже самая незначительная деталь: написанные ею когда-либо статьи; люди, с которыми она встречалась. Власти хотели знать все. И абсолютно все, без исключений, заслуживало более подробного рассмотрения. Ей приходилось копаться в самых затаенных закоулках памяти, выуживать воспоминания о каждом активисте, встречавшемся на ее пути, о каждом произнесенном слове. Скрывать ей, к счастью, было нечего. От новой родины, которая ее спасла, у нее никогда не будет никаких секретов. Это было бы верхом неблагодарности, которая в число душевных качеств Доры Диамант как раз не входила.

Чиновнику, принявшему ее в одной из пристроек на Лубянке, она опять рассказала все, что только могла. И сразу поняла, что он и без того о ней все знает. Ей оставалось лишь в некотором роде подтвердить историю всей своей жизни. Да, она родилась в польском городе Пабьянице, сначала вышла замуж за доктора Франца Кафку, а впоследствии за Людвига Ласка, занимавшего пост главного редактора органа КПГ «Ди Роте Фане»[3] и известного берлинским однопартийцам под именем Ганса Айлера. У нее была трехлетняя дочь Марианна, в свое время подхватившая скарлатину, давшую осложнение на почки, с которым московские больницы,