Франц Кафка не желает умирать - Лоран Сексик

– Может, все же в 1929-м, а?

– Да, верно, конечно, в 1929-м, в декабре…

– На будущее, пожалуйста, говорите точнее!

Когда они по косточкам разобрали историю ее жизни, сидевший напротив человек попросил ее рассказать об уже упомянутой Лотте Клинсман, с которой они должны были встречаться на партийных собраниях. Она выдала весь запас своих знаний в этом вопросе, надо сказать, весьма и весьма скудный, ведь если откровенно, то Лотте Клинсман была ей не подруга, а, скажем, знакомая.

– Но зачем вам вообще нужна эта информация?

– Вопросы здесь задаю я!

В конечном счете Дора поняла, что об этой женщине ей было известно не так уж и мало. Она знала ее адрес, марку любимых сигарет, магазины, где та покупала одежду, время, когда возвращалась домой, и целую кучу других подробностей – вроде самых обычных, но стоило ей о чем-то таком упомянуть, как дознаватель тут же начинал ловить каждое ее слово.

Через несколько недель ее опять вызвали для разговора, но уже другой следователь. Ей пришлось отвечать уже на другие вопросы, на этот раз касавшиеся непосредственно ее. В основе имевшейся в его распоряжении информации лежали утверждения одного из руководителей берлинского отделения коммунистической партии, который выдвинул против нее весьма серьезные обвинения и выразил сомнения в том, что она искренне разделяет идеалы партии. «Сомнения в моей искренности?» Но разве на собраниях секции она не обрушивалась с лживыми нападками, подрывавшими самые основы марксизма-ленинизма, а конкретно – с упреками в адрес диктатуры пролетариата?

– Я уже не помню! – растерянно ответила она.

– Зато другие помнят! – отрубил следователь.

И в конце концов попросил еще раз описать тот путь, который Дора проделала в качестве активистки КПГ. А когда она закончила, отпустил домой, сообщив, что о дальнейших шагах в деле ее проинформируют отдельно.

– Вы имеете в виду дело Клинсман? – спросила она.

– Нет, в деле Доры Ласк-Диамант! – ответил он.

Вскоре с факультета уволили всех иностранных преподавателей, заподозрив во враждебном отношении к режиму на том основании, что до переезда в СССР они якобы одобряли идеи и поступки Троцкого. Среди тех, кто попал под запрет, оказалось очень много немецких коммунистов, по большей части евреев, которых передали обратно нацистским властям. Лутца, по совокупности оказанных властям Советского Союза услуг, оставили в стране, однако самым строжайшим образом контролировали каждый его жест и шаг.

Но как-то раз, когда едва забрезжило утро, за ним приехали. Агенты дали понять, что собираются отвезти его на Лубянку. Дора ничуть за него не испугалась, ибо полностью доверяла партии. И поскольку Лутц был ее верным членом, с ним ничего не могло случиться. У партии не могло быть к нему претензий. Партия не желала Лутцу зла. Партия лишь хотела докопаться до истины. А Лутцу Ласку нечего было от нее скрывать.

Примерно в это же время произошли события, которые «Правда» и «Известия» в своих колонках называли «Процессом пятнадцати»[4]. Речь шла о суде над самыми высокопоставленными членами партии, включая Зиновьева и Каменева. Да кому бы в голову пришло, что эти два героя Революции – которых в газетах теперь называли не иначе как подлинными фамилиями Аппельбаум и Розенфельд – могли так мерзко злоупотребить доверием советского народа, предать идеалы и подвергнуть опасности будущее социализма? По обвинению в государственной измене их приговорили к смертной казни и расстреляли 25 августа 1936 года на следующий день после вынесения решения.

Дору известие об этом, вполне естественно, повергло в уныние. С другой стороны, не исключено, что общество во главе со Сталиным имело полное право настаивать на высшей мере наказания для них, несмотря на то что Каменев возглавлял Верховный Совет, а Зиновьев твердой рукой руководил Коминтерном.

Поэтому если в голове Доры и родилась мысль переехать из Москвы в Севастополь, то движущей силой этого поступка была отнюдь не подлинная вакханалия доносов и атмосфера стукачества, охватившая столицу. Она не собиралась никуда бежать. Просто решила поселиться на берегу Черного моря и обеспечить Марианне более благодатный климат, который только и мог излечить ее почечную болезнь.

При этом она, как и весь советский народ, в полной мере сознавала, что для придания Революции нового импульса власть должна очиститься от любых враждебных элементов. Донос как таковой превратился из предосудительного поступка в некое подобие правильного ответа на поставленные вопросы. В самый обычный знак повиновения. Кроме того, стукачество позволяло установить истину. Не донести на виновного товарища, брата, жену или отца означало предать не только партию, но в определенном смысле и самого этого товарища, брата, жену и отца.

«Червячок, он есть в каждом плодике», – бодрясь духом, думал тем утром в пристройке к основному зданию Лубянки младший дознаватель товарищ Юрий Корлов, приступая к допросу. Ему предстояло выслушать объяснения Доры Ласк-Диамант, занимавшейся контрреволюционной деятельностью. Несмотря на тягчайшие обвинения и доносы самых близких друзей, ее муж Лутц Ласк, еще один изменник из КПГ, не признался ни в одном из предъявленных ему эпизодов предательства. Впрочем, допрашивал его главный дознаватель Сергей Катаев, а Юрию Корлову оставалось только восхищаться способностью обвиняемого свято хранить веру в социализм и не признаваться в подрывной деятельности, сколько его ни били.

Нынешним утром допрос поручили ему самому. Инструкции, полученные от Катаева, были предельно просты: выбить из молодой женщины признание.

Ее тоже обвиняли во многих грехах. Во-первых, она состояла членом КПГ, которую на Лубянке очень не любили. Коммунистическая партия Германии представляла собой гнездо троцкистов, а возглавляли ее бежавшие от нацизма трусы, которых здесь приняли по-царски, выделив квартиры в новых домах в Гнездниковском переулке, притом что Юрию Корлову, как и большинству его коллег по НКВД, полагалась лишь комнатка в тридцать два квадрата, и это на всю семью. На шестерых человек, не считая крыс, которых он, видя, как они скользят у стен, бил из пистолета – «бах, бах, бах»! Да, устраивал адский грохот, терроризировавший жену и детей, но пуля против этих грязных тварей была очень даже эффективна. Что же касается совета квартала, то пусть себе долдонят, можно подумать, у них против крыс и мышей есть средства помягче. Сам Юрий придерживался методов самых жестких.

К счастью, из современных домов в Гнездниковском переулке всю эту троцкистско-нацистскую клику из КПГ скоро погонят. Многих уже приговорили к длительным срокам, а то и к высшей мере наказания.

Вторым пунктом выдвинутых против Доры Диамант обвинений числилось ее иностранное происхождение, да еще и польское. Поляков