Магический мир. Введение в историю магического мышления - Эрнесто де Мартино

дух, живущий и являющий себя в языках пламени, играющих между камнями в костре из драцены. Эти духи, направляемые и руководимые Туи На Моливаи, шествуют впереди участников обряда: сухой ствол древесного папоротника, соответствующий размеру рва, который кладется поверх рва и обращается в ту сторону, откуда подходят участники обряда, указывает путь, по которому следует небольшой отряд духов. Если этот ствол располагается не так, как было описано, переход через ров оканчивается неудачей, потому что это помешает Туи На Моливаи и его спутникам реализовать свои защитные функции. Кроме того, пересекать путь, по которому следует отряд духов, является табу: это действие может помешать духам принять участие в обряде. Ров тоже не простой: он связан тесными симпатическими связан с корнями драцены. Огонь сжигает только эти корни, любое другое топливо остается нетронутым. Наконец, испытание требует подобающей психической подготовки, прежде всего, воздержания от половых сношений, как законных, так и любых других, на определенное время[196].

В случае с прохождением через раскаленный ров на острове Мбенга несгораемость выражает, таким образом, идею соучастия в обряде духов, которое становится возможным благодаря присутствию людей, обладающих особым статусом, потомков На Галита. Благодаря этому участию ров освящается, как освящается и пища, которая в результате церемонии становится, в свою очередь, причастной «мане», являющей себя в этой пище. Но в факте несгораемости могут проявляться и другие идеологические и аффективные порядки. Так, например, человек, преследуемый духами, может пройти через ров, чтобы таким образом сделать огонь преградой между этими духами и собой и разрушить опасную связь с ними. И.Г. Гмелин отмечал, что у татар существовал обычай проходить через огонь после участия в похоронной церемонии для того, чтобы «мертвец не смог последовать за ними, потому что мертвые боятся огня»[197]. Вместе с тем, прохождение через огонь могло подразумевать идею очищения в ее самой простой форме, как нейтрализации вредоносных влияний, жертвой которых стал ищущий очищения[198].

Парадоксальность идеи культурно обусловленной природы предстает теперь перед нами во всей своей скандальности. Однако в то же время перед нами открывается и «новый путь»: идея культурно обусловленной природы отсылает нас к тому культурному контексту, из которого она происходит, к историческому миру магии. Являются ли, и если да, то в какой мере, магические способности реальными – это вопрос, который невозможно решать независимо от смысла реальности, выступающей в данном случае в роли предиката в суждении. Однако этот смысл может быть воспринять лишь посредством индивидуирующего рассмотрения исторической драмы магического мира. Потому мысль сегодня вынуждена обращаться к этой драме, чтобы выявить проблему, которая ее питает, и разрешить парадокс, из которого рождается скандал.

Глава 2. Историческая драма магического мира

В ареале, охватывающем (по крайней мере, согласно имеющимся в нашем распоряжении свидетельствам) арктическую и субарктическую части Сибири, Северную Америку и Меланезию, у местных жителей встречается особое психическое состояние, в которое они впадают так часто, как будто предрасположены к нему от природы. Это состояние, которое у малайцев называется latah, у тунгусов – olon, у юкагиров – irkunii, у якутов – amurak, у коряков – menkeiti, у айнов – imu, наблюдали и описывали многие авторы[199]. Согласно описанию, которое мы находим у сэра Хью Клиффорда, в состоянии latah туземец на более или менее длительное время и с разной силой утрачивает единство собственной личности и автономию своего «я» и, стало быть, теряет контроль над своими действиями. В этом состоянии, наступающем под воздействием сильной эмоции или какого-то неожиданного события, субъект становится подвластен любым внушениям[200]. Если внимание человека-latah привлечет колыхание ветвей под действием ветра, он будет пассивно вторить их движениям. Двое в состоянии latah, застигнутые врасплох внезапным шумом, вдруг начали проявлять обоюдный миметический автоматизм, когда каждый из них около получаса подражал жестам другого. Если начать снимать с себя одежду, latah разденется; если поднести руку к огню, latah обязательно сделает то же самое[201]. Если верить Клиффорду, все взрослые меланезийцы склонны впадать в состояние latah[202]. У тунгусов аналогичное состояние местные жители называют olon, от чего происходит слово олонизм, которым это состояние обозначал Широкогоров. Иногда тунгусы намеренно пользуются склонностью своих соплеменников впадать в состояние olon и вводят таких людей в ступор при помощи определенных движений, которым olon пассивно начинает подражать. Это становится предметом забавы и развлечением. Широкогоров однажды наблюдал следующий эпизод. Некий человек, склонный к впадению в olon, ел просо в обществе своих соплеменников, и один из них привлек к себе его внимание, делая вид, будто набивает рот просом до самой глотки. Тот человек тотчас же впал в состояние эхокинезии, которое представляет собой одну из наиболее ярких отличительных черт состояния olon, и принялся подражать первому, набивая рот просом, пока не начал задыхаться. Чтобы вырваться из-под власти внушения, olon бросился бежать, а вся честная компания разразилась смехом[203]. Другой пример: в компании маньчжуров один человек ни с того ни с сего дал другому подзатыльник, а тот автоматически ударил таким же манером своего соседа. Самое сильное притяжение проявляется в реакции людей, которые не знают «меры» и в состоянии olon, теряют контроль над собой и начинают неистовствовать, что немало веселит окружающих, особенно если это женщина или старик[204]. Интересный случай олонизма приводит В. Л. Приклонский. Однажды во время парада третьего батальона забайкальских казаков одно подразделение, состоявшее целиком из местных жителей, внезапно впало в состояние olon: вместо того, чтобы исполнять приказы полковника – он был русским – солдаты принялись эхолалически повторять его команды. Полковник, естественно, взбесился и начал осыпать подчиненных бранью, однако те, оставаясь в том же состоянии, стали повторять за ним и его ругательства[205]. Широкогоров добавляет, что этот феномен «благодаря своей простоте и потенциальной всеобщности может воспроизводиться в независимых друг от друга этнографических условиях» не просто в силу взаимного общения народов, а вследствие того, что он укоренен в «нормальном психоментальном устройстве человека»[206].

Анализируя состояние олонизма, мы можем наблюдать в нем присутствие, которое отрекается от себя, не получая ничего взамен. Все происходит так, будто бы хрупкое, ничем не гарантированное, лабильное присутствие не может сопротивляться шоку, вызванному определенным эмоциональным содержанием, оно не находит достаточной энергии, чтобы удержаться при столкновении с ним, сделав это содержание для себя понятным, распознав его, подчинив себе и заключив в сеть определенных отношений. Таким образом, это содержание утрачивается в качестве содержания присутствующего сознания. Присутствие тяготеет к тому, чтобы зафиксироваться