Я живу в этом теле - Юрий Никитин

Из кухни доносился мерный звук срывающихся с крана капель.Прислушался, но только перекликаются диспетчеры на близком Белорусском вокзале,внизу затявкали собаки, и снова только мерный стук капель.

На столе записка: «Не стала будить, ты спал, как мертвый.Машину уже подали к подъезду. Целую, Лена».

Однажды к клазомейцу Анаксагору, поглощенному беседой сдрузьями, подошел какой-то человек и сообщил, что оба его сына умерли.Анаксагор спокойно сказал, что всегда знал, что породил смертных. Выходит,Анаксагор не просто знал, но и как-то сжился с этой мыслью, с этим чувством.Сжился, покорился ему! Но я… я не хочу покоряться! Я не хочу жить, зная, чтоумру!!!

На алгоритмах оделся, почистил зубы, позавтракал, вышел инажал кнопку лифта, потом к троллейбусу, привычный щелчок компостера,протиснулся к хорошенькой молоденькой женщине, чьи молочные железы выпяченытак, что невольно заденешь локтем, – привычная игра в общественномтранспорте, легкий петтинг по дороге, она тоже может шаловливо и украдкой отдругих пассажиров пройтись кончиками пальцев у тебя по змейке на джинсах. Всеедут с неподвижными лицами и глядя мимо друг друга, не стоит привлекатьвнимания, хотя кто-то ревниво и завистливо замечает, потом остановка, ссожалением выходишь, ощущая неудобство от скопления горячей крови вопределенном месте.

Квартал до здания института, вахтер, лестницы, как дела, всев порядке, привет своим, надвигается распахнутая дверь, за ней привычный мир спривычными людьми, что просто живут, едят, размножаются, что-то делают, вот мойстол с кучей бумаг, стул, комп с погашенным экраном…

Ведомый теми же алгоритмами, я включал, настраивал, даже этовсе можно делать без участия разума, привычно, хотя вроде бы сложнейшие программыпоставили пару месяцев назад, и я действовал, двигался, пальцы щелкали поклавиатуре, гонял мышкой и тыкал курсором в пиктограммы, открывал и передвигалвиртуальные объекты, совмещал, достраивал, привычно пошарил в ящике стола и, неглядя, достал и распечатал коробочку с печеньем, похрустел…

Над ухом раздался мощный голос Вавилова, заставивший менявздрогнуть:

– Черт, а они в самом деле выигрывают!

Я испуганно оглянулся.

– Что? Ты о чем?

Он ткнул пальцем в противоположную сторону. На столе у Маринкипробовали на ее компе новый TV-тюнер. На экране двигались цветные фигурки,что-то выкрикивали, вздымали кверху руки, подпрыгивали, бросались друг другу нашеи.

– Смотри! – сказал он с раздраженнойзавистью. – В прошлый раз они разыгрывали в лотерею пять пней и однуиномарку. Я думал, брехня, а они в самом деле вон вручают выигрыш!

Угрюмов пробурчал недоверчиво:

– Думаю, все равно брехня. Подстроили так, что получаютсвои.

Вавилов поколебался, сказал уже тише:

– Черт их разберет. Но, с другой стороны, деньги жнебольшие! Надо послать им всего червонец, а выиграть можно иномарку! «Мерс»или «бээмвэ»!.. Как ты, Егор? Попробуем поймать удачу за гриву? Или хотя бы захвост?

Я вздрогнул, медленно выныривая в этот мир и еще несообразив, отдаться ли разумоносителю, когда он будет отвечать за меня привычнои округло, или же вякнуть что-то самому.

– Что?

– Давай, – повторил он громко, как глухому, –сыграем. В телелотерею! Вдвоем. Больше. Шансов.

– На что?

– На выигрыш, чудило! Там не так уж много ответов.И все выбирают одинаковые. И мы с тобой выберем: ты – один, я –другой. Больше шансов.

Я поморщился, помотал головой.

– Извини, не играю.

Он покачал головой, оглядел меня как безнадежно больного.

– Да, ты совсем сдаешь. Пить уже перестал,курить – тоже! Только с бабами завязать – и можно в гроб.

А Угрюмов пробурчал:

– Пить – вредно, курить – противно, ноумирать здоровым – обидно…

Какая, к черту, лотерея, мелькнула у меня обжигающая мысль.От страшной трезвости обдало холодом. На самом деле уже вытянул счастливейшийбилет, и это просто невероятный случай, что он достался мне. Даже по теориивероятностей. Только один счастливый билетик на триста пятьдесят миллионов! Накотором было написано – жизнь. Все остальные – смерть, гибель. Да чтотам один из трехсот миллионов… Намного, намного больше. Один из многихмиллиардов.

Когда-то существо, мой отец, копулируясь с моей матерью,выпустило за раз триста миллионов – как минимум! – на самом деленамного больше, сперматозоидов. Только один сумел внедриться в яйцеклетку, тутже захлопнул все двери и окна, укрепил стенки. Остальные, постучав лбами оботвердевшие стены, погибли. А тот, кому посчастливилось, развивался, рос и вконце концов развился настолько, что начал самостоятельную жизнь. А потомего оторвали от пуповины, он получил имя… Это был я.

Да, мой отец много лет едва ли не каждый день выбрызгивал потриста-пятьсот миллионов носителей жизни, но все погибали. У них не было дажешансов. И лишь только один раз им дали шанс. Я был в том счастливом забеге, гдеучаствовали триста-четыреста миллионов участников. Если бы первым к яйцеклеткедобежал другой, то меня бы не было. Никогда.

Так о какой еще лотерее может идти речь? Я уже выигралтакое, что все остальное – дым, пар, одинокий атом во Вселенной… Аподумать только, меня могло не быть!.. Не быть! Как это – не быть?

Сначала я представил себе черноту космоса, но там все жеплавали странные кольца, пятна, а это уже что-то, затем вообразил себя без рук,без ног, без тела… Труднее всего было вообразить себя без чувств, без мыслей…

И тут судорога черного ужаса подбросила меня со стула.Сердце колотилось как ошалелое, всхлипывало. В груди сипело, как старый насос.Весь организм судорожно доказывал, что он есть, что живет, что не умер. Смертьсама по себе не страшна – страшно то, что это уже навсегда. Холод проникво внутренности, начал подниматься ледяной волной. Я чувствовал себя сосудом,что заполняется черным отчаянием. В голове стучат молоточки, там жар, ноникакой жар не остановит эту волну ледяного холода.

Это навсегда, шепнули мои губы. Это уже навсегда… Никогдамне было не быть… Ни кем быть, а вообще быть. Никогда… Я умру, исчезнунавсегда….

Как издалека донесся встревоженный голос Угрюмова:

– Егор, что с тобой?

Я просипел:

– Ничо…

– Да на тебе хари нет!

– А где…

– Не знаю. Но хари нет, точно.

Сквозь мрак небытия проступили очертания комнаты. Столы,компы, существа с белыми лицами – все повернуты в мою сторону. Одно всталосо словами:

– В самом деле, до чего же здесь душно!

Хлопнуло окно, по моему лицу мазнуло прохладной лапойсвежего воздуха. Я сумел опуститься на стул, не промахнувшись, но руки дрожали,во мне жил черный ужас и страх перед состоянием, когда меня не было.