Я живу в этом теле - Юрий Никитин

Все захохотали, даже Настенька залилась звонким счастливымсмехом здорового плакатного детства. Только я не мог выдавить улыбку. Лицо какзамороженное, а в груди вместо сердца ледышка. Тело все еще чувствовало тотчерный ужас, который терзал всю ночь, пытаясь загасить сознание.

Все эти анекдоты про ад и про рай тоже от неприятия разумомсамой мысли о небытии. Ибо не стоять футболисту в озере дерьма. Будет гораздохуже. А гораздо хуже – это когда ничего не будет. Ни котлов с кипящейсмолой, ни раскаленных сковородок, ни сдирания кожи в той, другой, жизни.

А эти люди… они просто не осознают, что ничего не будет.Знают, но как-то странно знают. Как будто нелепую и ненужную формулу сложного иникому не нужного химического соединения, которую заставили выучить в школенадоедливые учителя.

Леонид сказал, бросив быстрый взгляд на меня:

– Похоже, Егору это рассказывали раз десять. Да некрути проволоку в ту сторону! Сломаешь, потом хоть плоскогубцами…

– Отстаешь, – обвинила Настя. – И мне по трираза одно и то же рассказываешь!

– Что-то с памятью моей сталось, – хохотнулЛеонид, ничуть не обескураженный. – Все, что было не со мной, помню!

Эту старую шуточку по поводу «Малой земли» Брежнева я помнилчуть ли не с детского сада, но сейчас она прозвучала странно и тревожно. Вгруди заныло, словно оголенным электродом провели по обнаженному нерву.Странность в том, что я тоже помню или смутно вспоминаю то, что случилось не сомной. Иначе как это я мог облетать нейтронную звезду, бывать на странныхулицах, идти, не проваливаясь, по лиловому туману – снилось и такое!..

Пробка подавалась туго, шампанское в холодильнике месяц,едва выдрал, зашипело слабо, но пробками в потолок – купеческая привычка,рецидив бедности: пусть все видят, что мы пьем! – без труда разлил побокалам, даже не выпустив пену на стол через края.

По ритуалу звонко чокнулись краями фужеров, отпили,похвалили вкус и букет, хрен там букет – подделка, принялись за торт. Сэкрана телевизора нечто длинноволосое с жаром говорило о проблемах СПИДа, отысячах больных, а скоро их будут десятки тысяч, мы за столом употребляли торт,слушали, кивали, соглашались, со стороны вроде бы в самом деле прониклись этойтревогой и болью.

Но в мозгу у меня билось болезненное и намного страшное:какой СПИД, какие десятки тысяч? Шесть миллиардов поражены этим СПИДом! Всечеловечество. И дети, вплоть до самого крохотного младенца. И этот СПИД передаетсяпо наследству. У нас всех иммунодефицит бессмертия. Мы все умрем очень скоро.Все. До последнего человека. И даже те, которые придут после нас, тоже умрут.Но они – ладно, черт с ними. Самое худшее, что умрем мы. Да и это не такважно, самое же что ни на есть важное, что умру я.

Леонид внезапно посерьезнел:

– Это что, СПИД не самое страшное.

– А что страшнее? – живо поинтересоваласьЛена. – Рак?

– Болезни всех не поражают, – ответилЛеонид. – Даже в эпидемии чумы, когда вся Европа, казалось, вымирала,находились люди с иммунитетом… Но вчера астрономы наконец подтвердили, чтознаменитая комета Аттила, что в прошлый раз прошла так близко, на этот разстолкнется с Землей.

Лена сказала громко и победно:

– А я знаю! Комета – это видимое ничто. Так сказалне то Галилей, не то Ламарк. На самом деле в моей сумочке больше массы, чем вдесяти таких кометах.

Лицо всегда улыбающегося Леонида на этот раз осталосьсерьезным:

– Дело в том, что… Да-да, дело в том, что эту кометуправильнее было бы назвать астероидом. Он немногим уступает массе Луны. Дажеесли пройдет близко, то это будут такие возмущения по всей Земле!

Лена вскинула брови:

– Возмущения? Митинги? Забастовки?

Леонид сказал очень серьезно:

– Даже наша Луна, что на расстоянии… гм, словом, наочень большом от Земли, вызывает океанские приливы и отливы. А если Аттилапройдет ближе, чем Луна, то земная кора точно так же задвигается, как и морскиеволны. Напоминаю, что земная кора – это пленка на кипящем молоке. Подтонким слоем земной коры – многосоткилометровый слой кипящей магмы!Словом, от нашей цивилизации не останется и следа. Мала вероятность, что вообщеуцелеют хоть жуки или тараканы. А если астероид столкнется с Землей, то…

Он даже побледнел, щеки осунулись. Настенька звонко инеуместно захохотала. Ее глаза были устремлены через плечо мужа. Там знаменитыйклоун, толстый и напыщенный, швырялся тортами.

Лена рассмеялась следом, смех ее был беспечным изаразительным. Я ощутил, что и сам начинаю хохотать, глядя, как толстый человекв нелепой одежде то поскользнется на кожуре, то плюхнется в лужу, то ему вкоторый раз швырнут в лицо тортом… Рядом визжала, изнемогая от хохота, Лена. Ейвторила, не сдерживаясь, Настя.

Когда пошла реклама, Леонид поспешно достал сигареты:

– Я курну на балконе? А когда начнется, крикните.

Лена вслед крикнула задорно:

– Капля никотина убивает лошадь!

– Пусть не курит, – отозвался Леонидпривычно. – Да и вообще, какой дурак дает лошади курить?

Он исчез, плотно притворив за собой дверь, чтобы не потянулосигаретным дымом. Настя вздохнула:

– Ему и пить нельзя, и курить вредно! А он и то, идругое и… гм… в третьем усердствует тоже.

Обе засмеялись заговорщицки, я молчал, посматривал однимглазом на балконную дверь. Леонид жадно затягивался, дым валил из ноздрей, каку Змея Горыныча. Шампанское ударило в голову. Во всем теле ощущалась приятнаярасслабленность, но блаженное успокоение в мыслях не приходило.

Какая к черту борьба с алкоголизмом, мелькнула горькаямысль, с курением, наркотиками! Смешно, когда рассказывают о том, что капляникотина убивает лошадь. Что двадцатилетнему парню до того, что в пятьдесят летон заработает рак легких? До пятидесяти целая вечность…

Курят потому, что хотят быть в стае. Курящие – как быединая масонская ложа, отдельная стая, замкнутый союз, где все помогают другдругу… одалживая сигареты… Некурящий оказывается волком-одиночкой, а привычномук стае человеку это страшновато…

А с алкоголем и того страшнее. Человек инстинктивнострашится сверкающей горы, на которую надо карабкаться. Внизу, в теплом болотедочеловеческих инстинктов, откуда вышел после сотни миллионов лет неразумногосуществования, уютно, не страшно… И если принять дозу, то возвращаешься в этосостояние доразумности, покоя, власти глубинных инстинктов. Немногие могутудержаться на сверкающем склоне горы, не поддаться соблазну скатиться в теплоеболото.

Леонид, вернувшись, потер ладони, кивнул на опустевшиефужеры.

– Наливай!

Я разлил, обходя свою посудину. Леонид вскинул брови: такогоза мной не водилось. Я криво усмехнулся: а что мне с того, что подумает или какистолкует это существо? Все равно оно скоро умрет. Как и остальные двое.