Я живу в этом теле - Юрий Никитин

Я чувствовал себя задетым, красил молча, а сам, верныйнынешней привычке докапываться, что и зачем, дорылся до корня, что виной все тоже несоответствие: чувствую себя уникальным, единственным, вообще чуть ли неединственным существующим на свете… еще чуть – и волна солипсизма накроетс головой, а мне о каком-то деде…

Ладно, с большой неохотой соглашусь, что мое тело, или, дажеточнее, – тело существа, в котором я нахожусь, плоть от плоти другогосущества, что жило намного раньше. От него унаследовал рост, цвет волос и кожи…Я предпочел бы на этом и остановиться, но отец говорит обидные вещи, что нетолько это тело, но сам я, Я, похож на того разумоносителя!.. Тем самым онговорит оскорбительные вещи, будто и мой характер, мой темперамент, в какой-томере и мой интеллект тоже зависят от того давно умершего человека. И что явсего лишь щепка в бурном море, своего у меня ничего нет.

Ни на кого я не похож, сказал я себе яростно. Я –уникален.

Когда мы возвращались с кладбища, навстречу от далекойтрамвайной остановки нескончаемой чередой тянулись люди с ведерками, лопатками,граблями, словно их ушедшие родители превратились в деревья, за которыми надолюбовно ухаживать, поливать, обирать гусениц, беречь от ранних заморозков, отзайцев, обдирающих кору…

Там, за кладбищенской стеной, остался целый город.Некрополь, так его называют греки, город мертвых. Город, ибо они там живут…

Я подумал, что уходу из жизни всегда придавалоськолоссальное значение. Это естественно: над появлением в мир человек не волен,а вот уйти может и по своей воле. И многие уходят: стреляются, топятся,бросаются с высоких башен или в пропасти, под машины и поезда, травятся,вешаются, закалываются, удушаются и вообще изобретают всевозможные способылишить себя жизни.

Но сам ли человек покончил с жизнью, смертельно ли раненпротивником или же умирает от старости, он должен был уйти красиво, сдостоинством. Сковорода выкопал себе могилу, лег в нее, вздохнул судовлетворением и умер. Пушкин сказал, обращаясь к книгам: «Прощайте, друзьямои!» Милорадович, убитый выстрелом Кюхельбекера на Сенатской площади: «СлаваБогу, не солдат…» Гёте: «Света, больше света!», Рабле: «Пойду искать Великое«Быть Может», неизвестная римлянка своему трусливому мужу: «Нет, не больно!»,когда пронзила себе сердце кинжалом и подала ему окровавленное лезвие, чтобы ион решился поступить так же, Гершель на последнем причастии: «Хочу увидетьобратную сторону Луны», Цезарь: «И ты, Брут?»

Христиане считали, что даже смертельно раненные, они должныуспеть сказать со смирением: «Господи, прими душу мою», как будто Бог такойлох, что не услышит или что-то перепутает. Но моя бабушка – просточеловек. Обыкновенный человек. Вряд ли что-то сказала возвышенно красивое,наверняка очень не хотела умирать, боялась умирать, страшилась умирать, но воттеперь ее нет, нет, как не будет и меня, не будет всех нас…

Отец молчал всю дорогу, лицо было таким, словно это он былпришельцем с другой планеты. Я видел, что его ноги идут по серому асфальту,затертому и заплеванному, покрытому окурками и грязными бумажками отмороженого. Но видит он другие миры.

Вот отец и ответил мне, подумал я горько. Мудрый мой, старыйотец. Молча привел и показал. Тебе должно быть намного страшнее, чем мне. Тыуже всматриваешься в миры, откуда не бывает возврата. Сам ты идешь здесь, адуша твоя там, далеко. В заоблачных мирах или…

Плечи мои передернулись, я задышал чаще… и холодок смертиотступил, затаился. Вдали проглянул из марева легкий павильон из стекла ижелеза. Там уже виднелся народ. Облепленный самопальными объявлениями столб,урна, все привычно, вон далекие дома. Низкое небо с облаками… нет, туда лучшене смотреть, вон далеко-далеко показался трамвай… По тому, как тяжело катит,видно, что переполнен, надо будет вламываться с боем, поджимая впереди стоящих,которые орут, что трамвай не резиновый… Правда, многие выйдут на этойостановке, но все ж надо успеть вломиться в числе первых…

Мне стало легче. Я чувствовал, как стальные тиски, давившиегрудь, разжались.

– Трамвай! – воскликнул отец. – Вон трамвай,видишь? Поспешим, а то следующий только через четверть часа!

– Редко ходят?

– Да, безобразие…

Когда, запыхавшись, добежали до остановки, из двухвагончиков уже спускались последние пассажиры. Все не столько печальные,сколько озабоченные, деловые. Уже прикидывающие, как и что подчистят,подправят, покрасят.

Дети с серьезными лицами несли бумажные пакетики дешевыхконфет. Их надо положить на могилки своих дедушек и бабушек. Это еще отязычества, так и не вытесненного христианством. Умершим предкам полагаетсяставить еду, угощать лакомствами…

Но, даже втискиваясь в переполненный трамвай, я думал сощемящей тоской: зачем-то я здесь?

Зачем я в этом теле?

И в этом времени?

Отец вышел на своей остановке, я проехал еще три, уже наалгоритмах, куда-то шел и что-то делал, а когда в минуту просветления повелочами вокруг, я уже сидел с литровой пластмассовой упаковкой газировки набалконе своей квартиры.

Отсюда, с четырнадцатого этажа, окрестные улочки как наладони. Прямо напротив дома на троллейбусной остановке овечится народ, измебельного магазина на солнышко выползли охранники, завистливо посматривают намолодых девчонок, а те пробежали веселой стайкой, лавируя между машинами, на тусторону улицы, кому-то показывают языки.

Пронеслась стая детишек на роликовых коньках. Вот для нихвремя практически стоит на месте. А если и двигается, то очень-очень медленно.Так же, наверное, тянулось для древних римлян, хеттов, гиксосов, египтян… Атеперь мы только листаем эпохи: древнейшая, древняя, Средневековье, Новаяистория, двадцатый век… что вроде б только начался, а теперь, оказывается,закончился…

Как закончится – страшно подумать! – и двадцатьпервый век, и двадцать пятый, и в конце концов человечество вымрет, Солнцепогаснет, Вселенная снова свернется в праатом или же галактики вконецразбегутся, и все помрет от «тепловой смерти»…

Я и раньше любил сидеть здесь, долго и бездумно рассматривалнарод, это называлось «расслабляться», «балдеть», «оттягиваться», «кейфовать»,но сейчас не замечал дома, столбы и транспорт, мои глаза жадно выхватывалифигурки людей. Все они скоро умрут! Их дети, что сейчас только-только учатсяходить, тоже умрут. Как и внуки, правнуки. А потом атмосфера Земли рассеется,как пар изо рта на морозе, само Солнце выгорит дотла и погаснет, словно костер,в который перестали подбрасывать хворост. Настанет великая тьма, когда исчезнуне только я, исчезнут не только мои потомки, но и весь род людской, исчезнетвообще жизнь.

Если же предположить невероятное, что человек станет жить ввиде электромагнитных волн и что ему будет все равно, есть ли Солнце, –других звезд хватит, то и тогда близок конец всему! Вселенная, что все ещеразбегается… а может быть, уже и cхлопывается, сожмется в одну точку, впервичный Праатом, в котором исчезнут все звезды, галактики, пространство,время, электромагнитные волны.