Я живу в этом теле - Юрий Никитин

– Ты, – переспросил он недоверчиво, –пойдешь?

– Что захватить с собой?

– Я все соберу, – сказал он торопливо. – Надочуть подкрасить оградку… Самую малость. И все! Может быть, чуть-чуть холмикподровнять, если дождями слишком размыло.

– Я буду, – повторил я. – Скажи только,когда.

– Завтра…

– В котором часу?

Вместе с нами с трамвая сошли люди, которых можно было быпринять за дачников: ведра, совки, лопаты, грабли, банки с краской, щетки, ещекакой-то инвентарь. Только эти люди двигались без шуточек, лица если нестрогие, то все же буднично ровные, бесстрастные, с легким налетом некойизвечной скорби.

Они шли, негромко переговариваясь, маленькие группки подва-три человека, но были и одиночки, тоже, правда, с ведрами и лопатками. Далековпереди показался невысокий каменный забор, добротный, но облупившийся, старый.Дорожка от остановки вела к воротам, навстречу вышла немолодая супружескаяпара, он сильно хромал, шли медленно, поддерживая друг друга.

– Они каждое воскресенье здесь, – вполголосапояснил отец, словно мне это могло быть интересно. – У них здесь фамильныйсклеп.

– Ого! Дворяне, видать.

Сказал чисто автоматически, даже не я сказал, а этот,разумоноситель, и отец кивнул, то ли соглашаясь, что да, дворяне, а то играфья, то ли просто принимая мои слова.

Столбы ворот разошлись в стороны. Перед нами открылосьширокое пространство, сплошь заставленное ажурными заборчиками из железа. Всередине каждого квадрата поднимался либо крест, либо столбик из камня. Иногдаиз темного или светлого мрамора, чаще – из гранита. Между этими участкамиземли, ревниво отгороженными от соседних, узкие тропки, утоптанные до плотностикамня, словно здесь живут и постоянно ходят на водопой крупные копытные.

Кладбище старое, хоронить перестали лет пятнадцать назад.Могилы быстро ветшают, это раньше для покойников воздвигали пирамиды, дворцы, ау нас – склепы. За могилами хоть как-то ухаживали, а теперь побыстреезакапывают, стараясь сократить нелепые расходы, а на кладбище больше непоявляются.

До следующего раза.

Дорожка повела вглубь, деревья расступались нехотя. Здесьони поглавнее, да еще пышные кустарники, что поднялись прямо на могильныххолмиках, запуская корни все глубже и глубже… и ягоды вырастают крупные,наливаются красным соком, такие тугие и яркие, что по коже почему-то пробегаютпупырышки.

– Вот она, – сказал отец торопливо. – Вон еедомик!

Он суетился, тыкал в глубину кладбища пальцем. Я сказалторопливо:

– Да-да, узнаю…

– Правда? – спросил он с надеждой. – Ну да,ты ж был, когда хоронили.

– Узнаю-узнаю, – повторил я, скорее для того,чтобы сделать ему приятное. После потери Джоя отец сразу сдал, пусть думает,что в самом деле я что-то вспомнил. Память у меня отличная, но здесь так быстроразрастаются кусты и вымахивают деревья.

– Вон та, с синей решеткой, – сказал отец, и японял, что он мне не поверил. – Как над ней терновник разросся! Говорят,моя мама такой и была: красивой, как дикая роза… что значит терновник, и такаяже колючая…

По ту сторону оградки, выкрашенной синей краской, поднимаетсякуст с длинными ветками. С нашей стороны оградки слегка зачах, но часть ветокгнется под тяжестью ягод, красных и раздутых, как упившиеся комары. Солнцепросвечивает ягоды насквозь, как, бывает, просвечивает комариные брюшки, икаждая ягодка выглядела как драгоценный рубин.

Судя по наклону ветвей, куст сумел запустить корни подограду соседа, там совсем свежая могила, не больше двух-трех лет. Кто-то, даввзятку, да и пользуясь нашей неразберихой, сумел сделать захоронение поверхзаброшенной могилки многолетней давности.

Ветер пробежал по верхушкам деревьев. Те тревожно зашумели.Большую часть могильных холмиков ветром да дождями уже сровняло с землей, здесьможно хоронить снова… Старым мертвецам все равно, зато людям и, главное,деревьям хоть какая-то польза.

Я шел за отцом, уступая ему как дорогу, так и инициативу. Язнаю, что делать с компьютером, расколю почти любую программу, но что делать накладбище…

Отец переложил ведерко в другую руку, кончик указательногопальца прошелся по железу оградки. Под твердым, как коготь, ногтем синяя краскаотваливалась крупными чешуйками. Ржавое железо проступило, изъеденное кратерамиязв, чем-то похожее на поверхность Луны, тоже давно мертвую, безжизненную,обреченную.

– Облупилось…

– Да уж, – ответил я, не зная, что сказать, когдавсе очевидно, но по интонации надо что-то сказать в ответ. Здесь это называетсяподдерживать разговор. У собак больше эмоций выражается с помощью запахов, а улюдей через зрение и речь. – Да, облупилось.

Я не узнавал оградку, был здесь всего пару раз, очень давно,дорожки запутанные, а деревья и кусты с той поры выросли, как в тропиках.

Когда начали обходить ограду, с этой стороны креста наширокой металлической дощечке я рассмотрел буквы, сообщавшие, что такого-точисла, месяца и года такая-то родилась, а такого-то числа, месяца и годаумерла.

Отец с трудом отворил железную калитку, вросла в землю, тутже принялся суетливо и виновато ковырять лопаткой, подчищая, подравнивая.Холмик осел, хотя с боков поддерживают доски, уже почерневшие, еще год-два, ирассыплются. Там, под этим холмиком, находится домовина, так раньше называлигроб, то есть дом, в котором живет умерший. Но сам умерший не в состоянииухаживать за своим домом, потому потомство следит за домом и участком усопшегородителя. Сажает цветы, выпалывает сорняки, красит, белит, чинит…

Поглядывая на это существо, что всерьез считает себя моимотцом, я тоже топтался в этом тесном участке, огороженном со всех сторонжелезной оградой с острыми пиками наверху, чтобы никакой печенег не перелез, ненапал, не разорил…

– А здесь васильки посадим, – приговаривалотец. – Она васильки любит… Смотрит сейчас и тихо радуется! Сама она,помню, не больно любила ухаживать за цветами, ее мать все делала, но смотретьлюбила… А здесь белым песочком посыплем, дорожка должна быть белой…

Он бережно пересадил из пакета принесенную рассаду намогильный холмик. Полил, тщательно примял пальцами землю, делая углубления длядождевой воды, чтобы задерживалась, впитывалась.

Меня передернуло, когда представил, что эта вода,просачиваясь вглубь, давно разъела деревянный гроб, хоть и прокрашенный длянадежности. Черви уже сточили мясо, сейчас там только обглоданные кости.

Отец спросил заботливо:

– Озяб?

– Да так что-то…

– Кладбище, – объяснил он. – Здесь всегдахолоднее, чем в мире живых.