Я живу в этом теле - Юрий Никитин

Так, первое: прежде чем решу, кто я и как отсюда выбраться,надо выполнить главное условие – сберечь себя от случайностей. Не упасть сбалкона, не перевалиться через перила, осторожно переходить улицу, неввязываться в пьяные драки. Правда, остается еще риск быть случайнозастреленным при бандитской разборке, задавленным пьяным лихачом, что помчитсяна красный свет, не застрахован от рака, диабета или других пока неизлечимыхболезней, как будто мне не все равно, что их начнут лечить через сто лет!.. Новсе же есть шанс протянуть существование этого тела на три-четыре десятка лет,а за это время попытаться найти какой-то выход…

Какой выход, мелькнула горькая мысль. Думаешь, до тебя никтоне искал? Первая запись, что дошла из глубины веков, это безумный страх истенания египетского Гильгамеша, что боялся умереть и все искал бессмертие.Увы, безуспешно…

И другие искали. Гёте две трети жизни ухлопал на поискиэликсира бессмертия, потом написал об этом «Фауста». Маркиз де Сад искал,купаясь в крови младенцев, секты всякие ищут, принося жертвы Сатане…

Пока чайник закипал, включил телевизор, сразу до пределаприглушив звук, хотя Лена обычно спит, как бревно. На экране изумленный толстякбрал интервью у поджарого господина, которому можно было с одинаковым успехомдать как пятьдесят лет, так и семьдесят. Господин вспоминал времена революции,рассказывал, как он стоял в карауле Зимнего дворца, когда ворвались красные, яне успел подсчитать, сколько же ему лет, как телеведущий вклинился и напомнил,что господину пошел сто пятый год.

Я ощутил, что тоже начинаю всматриваться с жадным интересомв лицо человека, которому удалось перешагнуть за отведенные рубежи. Не страшныли ему эти добавочные годы? Ведь семидесятилетний может себя успокаивать, чтоэтот день еще не последний, есть же на свете и постарше люди, а каково этомустарцу?

Да черт с ним, мелькнула в голове горячая, как кипяток,мысль. Зато если он столько прожил, то есть шанс и у меня?

И так же думает каждый, всплыла другая мысль, уже не такаярадостная. Вот сейчас смотрят, созывают к телевизорам всех, кто на кухне или набалконе, с восторгом тычут пальцами: вот тому мужику сто четыре года! И помрут,кто в статистические пятьдесят восемь, кто чуть позже, а кто-то и раньше,оправдывая среднюю цифру.

– Что ж это я, – сказал я вслух, чувствуя на языкелегкую горечь, – даже порадоваться не успел…

Лейб-гвардеец хорошо и с юмором рассказывал о тогдашнихнравах, поведал о театрах и актерах того времени, цитировал длинные отрывки изБентама и Мабли, я невольно вспомнил генсека Брежнева, который свою фамилиючитал по складам на заранее заготовленной бумажке. Даже если этому феномену несто четыре, а всего пятьдесят, все равно такие передачи надо показывать времяот времени. У людей, которые все больше начинают со страхом задумываться о том,что же их ждет Потом, это вызовет прилив оптимизма, они ощутят, что еще массавремени впереди, а там наука что-то да придумает для их бессмертия… триха-ха-ха!.. и с этими оптимистическими мыслями неожиданно умрут в пятьдесятвосемь.

– А все-таки шансы повышаются, – сказал я вслух,хотя, похоже, это все-таки говорил мой разумоноситель. – Если он смог, топочему не я? К тому же пил и курил, а если я откажусь… Да еще если соблюдатьрежим питания и… разные другие режимы…

Против желания сердце начало постукивать учащенно. Мнесейчас только неполных тридцать. Еще масса времени для развития науки итехники. Пусть через пятьдесят лет еще не будет придумано бессмертия, но можнобудет пересадить изношенное сердце, печень, почки… Суставы и сейчаспересаживают! Я согласен жить без рук-ног, но только бы жить. А сискусственными органами проживу еще с полсотни лет, если не больше, а там наукаи загадку бессмертия расколет…

Звук от телевизора внезапно рванул резкий и наглый, словновзорвался снаряд. Я невольно повернул голову, и в череп через уши и глазаворвалась мощная, хорошо продуманная высокопрофессиональными специалистамиакция по навязыванию нового вида прокладок для женщин. Компьютерная графика,созданная лучшими программистами мира, умело закручивала пространство,показывая, как прокладка прилегает и высушивает, а лучшие художники планетырасцвечивали и усыпали блестками сухое ухоженное тело. Я засмотрелся, краемсознания понимая, в каких муках рождалась каждая деталь этоготридцатисекундного шедевра и что на затраченные деньги можно было бы содержатькрупный научно-исследовательский институт проблем медицины в течение двух-трехлет.

Сколько рекламы, сколько людей… А сколько держав даже неподозревают о моем существовании!.. Ко рту подступила горечь, едва я попыталсяпредставить себе всю планету. Сколько людей, которые не знают обо мне! Сколькомолодых девушек, которые могли бы… с которыми я мог бы… которые подошли бы мнегораздо больше, но что я могу? Что я могу в этом теле и в этой эпохе?

Щемящая тоска перед необъятностью мира и моими крохотнымивозможностями ушла вглубь, а оттуда вдруг кольнуло холодом, словно сердценапоролось на острое лезвие скальпеля. Страшно, что столько держав неподозревают о моем существовании, но еще страшнее… нет, об этом лучше недумать… черт, само додумывается, мысль трудно остановить, вот уже выдала, чтоэти державы не заметят и моей кончины, моего исчезновения. Мир исчезнет,вселенная исчезнет, жизнь прекратится, и настанет Великая Тьма, Небытие… но этидержавы, и девушки в разных странах совсем-совсем не заметят этой величайшей изкатастроф!!!

Я увидел черноту, от которой защемило сердце. Чернотаразделялась широкой багровой полосой, а на этой полосе стояла моя бабушка,умершая давно или совсем недавно, смотря как считать, и произносила ласково игрустно: «Ну вот, мой птенчик, мы увидимся уже скоро… Еще чуть-чуть, иувидимся». Душу сковал холод: я знал, что это мое сумеречное сознание создаетэту картину. Мы не увидимся, потому что бабушка давно мертва и рассыпалась впыль. Это мозг строит иллюзии, чтобы я… не впал в панику?.. не заметался вживотном страхе?.. не знаю… Поглощая фигуру бабушки, начал возникать свет,яркий и всесжигающий, я начал твердить себе в панике, подавляя страх, чтосейчас это погаснет, сейчас это все пройдет… В полном бессилии понимал, что этопоследние мгновения моей гаснущей жизни, а когда нарастающая тьма началасменяться странно раздробленным на мелкие квадратики светом, будто светпроходил через рифленое стекло, я сжался весь, ибо после этого света, когда вмозгу иссякают последние крупицы кислорода и мозг гаснет, наступит то страшноенебытие, когда моего сознания не будет… а значит, не будет и меня. Никогда. Вовеки.

Я вынырнул из тьмы сна, ощутил тело и стучащее сердце.Страх… нет, великая печаль растворилась в теле, пропитала каждую клетку. Да,сейчас я, оказывается, еще жив. Ну и что? Очень скоро случится именно то, чтоувидел…

Ладонь моя лежала на соседней смятой подушке. Открыл глаза,рядом пусто, позвал:

– Лена!.. Ты где?