Залив девочек - Александра Нарин

что мы, люди из страны Камасутры, не имеем понятия, как заниматься любовью. Моя кожа покрылась мурашками стыда. Потом живое и теплое запульсировало, зашевелилось во мне, как летучий корень баньяна.

* * *

Мы закончили наши картины вовремя. Их развесили в галерее в Бесантнагаре. Приглушенно играла тамильская музыка, нагнетала ритм барабанами и тосковала тростниковыми дудками. В глубине мелодии тоже жило древнее нечто, и ближе всего подкрадывалось оно, когда музыка играла негромко. Но было не страшно, весело: люди шли смотреть наши работы. Заказчица Решам, ведущая канала, объявила о выставке в своей программе.

Галерея была особенным местом в Бесантнагаре: сплетением домов в китайском стиле, с внутренними двориками, черепичной крышей и колодцем. Галерею построил один человек в память о женщине-танцовщице, которую любил, но она умерла. Как сумела оставить она в его сердце такую рану, что он захотел застроить ее целым домом? Заполнить живописью, танцами, музыкой, спектаклями (в этой галерее проходили самые разные события, связанные с искусством).

Люди блуждали по узким переходам выставки, разговаривали возле картин. Я видела, что им нравится моя работа, и во мне рождалась новая смелая девушка, которую теперь медленно убивают. Эта девушка решила тогда, что будет рисовать каждую свободную секунду жизни. Рисовать все, что только есть: детей, стариков, маяк Марины, волны Бэя, кастрюли у окошка в кухне, пальмы возле колониальных строений, женщин на балконах Майлапора. Та смелая девушка так хотела быть проводником, который покажет людям зыбкую красоту привычных вещей.

* * *

Еще шесть раз приезжали мы в комнату Климента Раджа, и с каждым разом, с каждым моим дыханием он прорастал в меня, как сильное гибкое дерево прорастает в хрупкую стену человеческого жилища.

Я появлялась из его семени, и я же рожала его на узкой кровати под взглядом женщины-коровы и ее детенышей. Его кровь становилась моей кровью в запахах только ушедших людей, красок, старого риса и гаснущей лампы. Его дыхание смешивалось с моим в шорохе бумаг и печальных гудков поездов. Лицо его морщилось от наслаждения, полученного во мне, и я становилась горячей землей, только возникшей из первозданной лавы. Прижимая его голову, я удивлялась, что мое тело умеет дать первобытное удовольствие живому человеку, от которого он забывает себя.

Огромный великан разрывал когтями единый кусок нашей плоти, пронизанный капиллярами. И с момента, когда я садилась в темный вагон на Манавели, и потом что бы я ни делала – мылась, варила, читала девочкам, я думала только о нем, словно лунатик о луне. О его коже, голосе, пальцах в моих волосах. Мне казалось, я встретила бога.

* * *

Тот человек достал Клименту Раджу визу, и речь шла о считаных днях. Я стала жадной, ненасытной, как Калатари[45] в сари из шкуры тигра и с гирляндой человеческих голов. Синяя ночь текла по моим венам. Но я никогда не показывала этого Клименту Раджу, я была спокойной и ласковой, и он скучал по мне. Он сказал, что расскажет о нас матери, когда вернется из путешествия. У меня не было никаких сомнений в скором счастье.

После встреч с ним я чувствовала себя очень грешной. Я мылась, но все равно на мне оставался несмываемый слой чего-то липкого, влажного. Если бы не наивная вера в то, что мы всегда будем вместе, я бы не решилась сблизиться с ним. Я была уверена, что негласная помолвка состоялась, и я теперь его невеста.

Моя любовь прибавила мне чутья. Я знала теперь, что манило погибшую Эсхиту в густой ужас улицы. Я стала догадываться, почему наша горничная Чарита ходит ненарядной и будто поблекшей. И почему в день, когда возвратился папа, она пришла в лазурном сари, в новых витых браслетах разных цветов на руках и ногах. Как же я раньше не понимала, почему она работает у нас до поздней ночи, даже не интересуясь своим крошечным жалованьем. Когда отец вошел, ее лицо засияло, словно утро над Бэем, она мгновенно стала моложе на много лет.

Наши дела оказались плохими. В Бангалоре папе не помогли, там сгорел дом однокурсника. Этого человека не слишком любили, но все же собрали ему помощь. Говорят, у него погибла жена. Вместо того чтоб привезти денег, папа еще и издержался.

Васундхара

Я черная галька, разложенная вдоль стен. Приходит ночь, еще ранняя, не загустевшая тишиной. Маллешварам журчит музыкой из вегетарианских ресторанов. В это время слышно, как наверху хрипит и борется девочка, чьи волосы все еще пахнут дорогой.

Утром я подаю моему мужу миндаль и яблоко. Он уходит, и я сажусь писать его книгу. Мой муж пишет черновики такими мертвыми тяжелыми словами, что я порой на целый день застреваю на одном абзаце, как в ущелье. Я выдалбливаю ходы в залежах слов, которые он оставил на столе. Строю в скалах его заметок пещерные храмы.

Иногда я желаю, чтоб книга стала сказочной, и добавляю туда легенд. Например, легенду о рождении имени. В первой благородной семье Яду родился сын Сала, он отправился с учителем в джунгли, чтобы поклониться богам, которые должны были защитить его власть. В храм ворвался тигр, и учитель воскликнул: «Хой, Сала, убей его, или он не даст свершиться нашим обрядам. Хой, Сала, убей его, или наши слова не достигнут ушей богов!» Первый Хойсала поразил тигра и получил имя рода. Боги дали ему власть на клочке земли в Сосевуре, затем в Белуре и в Дварасамудре. Потомки его славились щедростью, покровительствовали людям и имели широкие взгляды. После мусульманского вторжения на юг они хранили традиции, писали трактаты о музыке и истории. Они были философами, учеными и полководцами.

Как случилось, что великие уменьшились до размера букв на листах, спрятанных в сумраке старого дома? Я не хочу, чтобы герои оставались пылью, я увлекаюсь книгой моего мужа. Оживляю записи, делаю их поэтическими.

О Хойсала осталось мало знаний. Историю своих дней редкий правитель выбивал на камне. В прежние времена люди писали на пальмовых листах, и записи гнили, не оставляя памяти о династии. Потому мы полагаемся лишь на догадки, фразы, вкрапленные в истории других родов. «Сингамбика была сестрой Мадхавы и Саяны и министра Лакшмидхары, которого называли «хойсала каннадига». Очевидно, что поэтому Мадхава, Саяна, которые были братьями Сингамбики, были «каннадигами Хойсала». Я переписываю родственные сплетения на лист бумаги, чтобы разобраться и сделать из этого главу. Словно решая математическое уравнение, я живу в эти минуты странной жизнью потушенной свечи, с которой еще скатывается воск.

В конце концов, от имен и духоты у меня