Жизни, которые мы не прожили - Анурадха Рой

Мистер Шпис подхватил меня на руки и закружил:

– Жизнь – это один долгий день рождения. А если нет, то мы должны его таким сделать. Пусть другие дерутся. Как по мне, люди могут поубивать друг друга, страны могут взлететь на воздух, но во всем есть музыка, повсюду красота. Нам просто нужно найти ее. Мистер Тагор нашел ее, Гаятри нашла ее. Никогда не позволяй им убедить тебя в обратном, Мышкин Розарио.

Мистер Шпис проживал свою философию, он действительно во всем находил музыку. Как-то ночью прошел сильный дождь; на следующее утро, вдыхая умытый воздух, он попросил меня рассказать, сколько звуков я услышал за ночь. Я назвал стук дождя по крыше. Предложил гром. Мистер Шпис перечислил еще не меньше полудюжины. Журчание воды в сточных трубах. Стук капель по черепичной кровле, который отличался от стука по жести или кирпичу. Звук воды, льющейся в грязь. Кваканье жаб и лягушек, стрекотание сверчков и цикад. Свист ветра в деревьях. Потрескивание ветвей, когда кроны раскачивались под его порывами.

Через день-два пришло письмо от отца, в котором он вызывал нас домой. Мукти Деви находилась в карцере в Мунтазире, и дела приняли критический оборот. Нам следовало быть дома в знак солидарности. Негоже продолжать отдыхать как ни в чем не бывало.

И вот мы начали путешествие вниз по склонам, в то время как Берил и Вальтер отправились дальше, в Альмору. Они сказали, что вернутся в Мунтазир, проведя несколько дней в предгорьях, и уже тогда без промедления соберут чемоданы и поедут обратно домой.

Когда мы поднимались по склонам, на каждом шагу нас ждало приключение; дорога вниз стала сплошным мытарством. От лошадей разило навозом, Рикки успела потеряться дважды, прежде чем мы добрались до конечной станции. Даде пришлось прилечь на веранде одного из придорожных домиков из-за слабости, вызванной жарой. У Голака случилось расстройство желудка, и он то и дело бегал в кусты. Каждый раз, когда нам приходилось ждать Голака или искать Рикки, дада присаживался на первый попавшийся булыжник или парапет и как-то весь поникал, словно подняться снова ему может быть не под силу. Когда мы дотащились до дак-бунгало[52], где должны были переночевать, выяснилось, что матрасы там кишат клопами. Проснулись мы обсыпанными зудящими красными рубчиками.

С того момента, как мы сели в поезд и он тронулся, мать, прислонив голову к оконной решетке, совершенно погрузилась в себя. Взгляд ее скользил по сельским видам, проносившимся мимо, и я дважды заметил, как в ее глазах блеснули слезы. Она не шевелилась, совершенно забыла о нашем присутствии. Я проголодался, Рикки обнюхивала баулы в поисках съестного, а дада с впавшими щеками и глазами лежал на полке, дыхание его было частым и прерывистым, ноги свела судорога.

– Добавьте соль и сахар в чашку с водой, перемешайте и дайте мне. Не волнуйтесь, это обычный тепловой удар, – прошептал он.

Мы с Голаком по очереди подносили подсахаренную воду к его губам, и дада пил ее маленькими глотками. Он коротко дышал, раскрывая рот, как курица-наседка в гнезде. Когда его смаривало, я тоже забывался сном. Ненадолго очнувшись, видел, что мать так и сидит неподвижно у окна: пристальный взгляд невидящих глаз устремлен куда-то наружу, ветер отбрасывает назад волосы. Один час сменялся другим. Она ничего не ела, ничего не пила, не произносила ни слова.

Мукти Деви медитировала на крыше ашрама, когда в начале четвертого утра к ней, как обычно проснувшейся пораньше для утренней молитвы, нагрянула полиция. Ей едва дали время сложить четки. Несколько учеников, живших вместе с ней в здании Общества, остались без единого ответа на свои взволнованные вопросы: куда ее забирали? Была ли она под арестом? Они разглядели смутные очертания полицейского фургона на все еще темной улице. Один из незваных гостей положил руку на плечо Мукти Деви, чтобы подтолкнуть ее по направлению к двери, и этот жест потряс ее сподвижников куда больше, чем само появление блюстителей порядка или немыслимо ранний час. Их поразило, что громила в униформе имел власть дотронуться до их столь почитаемого лидера таким образом. На что еще они посмеют посягнуть? Она уже была женщиной в возрасте, с шатким здоровьем, как ей пережить неминуемую жестокость обращения?

Во время ареста, как рассказывал отец, ее отвага проявилась особенно ярко. Одинокая женщина, которую конвоирует в тюрьму отряд дюжих мужиков, она не выказала ни толики страха. Ровным голосом передала своим приверженцам ряд распоряжений. Наказала им не устраивать шума. Они должны были заниматься ровно тем же, что делали, когда она была с ними: прясть, медитировать, молиться, участвовать в демонстрациях против британского господства, но только мирных, как учил Махатма. Они должны были выставлять еду для птиц, собак, коров и кошек, которые каждый день кормились за счет Общества.

Правда заключалась в том, что британцы опасались ее влияния. Им было все сложнее отмахиваться от нее как от эксцентричной чудачки теперь, когда ее утренние проповеди собирали по двести человек. За день до своего ареста она провела собрание на пыльном клочке земли у реки: пришло более тысячи человек, многие из которых с трудом добрались до места из отдаленных деревень. Она призвала своих сторонников добиться того, чтобы к концу года в стране не осталось ни одного здания, на котором бы развевался «Юнион Джек». Отец настаивал, что это была метафора, но группка особо рьяных оппозиционеров ринулась к зданиям суда и почты, сорвала несколько флагов и сожгла их на набережной, куда индийцам и ступать было запрещено, не говоря уже об устроении поджогов. Они еще и надели перевернутое ведро на голову статуи Керзона[53], что стояла у входа в колледж, где преподавал отец. За этим последовали гранаты со слезоточивым газом и побои.

Ввиду массовых беспорядков рассудили, что благоразумнее будет отправить Мукти Деви в тюрьму, находящуюся в другом городе, где ее не так хорошо знают. Полиция намеренно выбрала для ее перевозки раннее утро, чтобы улицы были совершенно пустыми, однако дорога от участка до железнодорожной станции оказалась забитой людьми. Среди них был и мой отец. За одну лишь ночь он отбросил всю свою осмотрительность, которая подсказывала ему оставаться в тени. Казалось, он больше не боялся рисковать своей работой на государственной службе. Он находился в первом ряду за ограждением, установленным для сдерживания толпы, чтобы та не выплеснулась на проезжую часть, по которой должен был двигаться фургон. Отец взял меня с собой, потому что на наших глазах творилась история, и я должен был стать ее частью. Он держал меня за руку в напиравшей толпе и отпустил только на мгновенье, когда появилась машина, и мы увидели за ее решетчатым окном лицо Мукти Деви. Я почти ожидал, что она подзовет меня и прошепчет на ухо стишок, но голова женщины была укутана концами белого сари так, что лицо ее едва можно было рассмотреть; завидев собравшихся людей, она просто склонила голову и сложила руки в намасте. Фургон выкатился из полицейского участка, и мы последовали за ним пешком. Теперь никто не кричал, не толкался. Настроение было подавленное, будто на похоронах. В здание вокзала нас не пропустили. Мы только увидели, как машина заехала внутрь через ворота, о существовании которых мы и не подозревали.