Жизни, которые мы не прожили - Анурадха Рой

«Что же такого в вечернем времени, что наполняет сегодня мои глаза слезами?»

Белые одежды ее мерцали, а половину лба прикрывала золотая тикли[58], украшенная жемчугом. Мы увидели, что подле нее с прямой спиной сидела Берил де Зёте и смотрела на певицу, не сводя глаз с ее лица. Рядом, прислонившись к дереву, стояла моя мать. На ней было мягкое белое муслиновое сари. Из украшений – только ее обычные золотые сережки в ушах и крученая золотая цепочка на шее. Волосы она убрала в высокий пучок, который слегка ослаб от всей ее беготни, но не растерял усыпавших его алых цветков чампы. Завидев нас, мать подошла ко мне и прошептала:

– Тише! И скажи Рикки, чтобы шум не поднимала.

В этот самый момент Рикки, как всегда готовая услужить, залилась истошным лаем.

Ахтари Бай умолкла и нетвердо поднялась на ноги. Снова накинула дупатту на голову и одернула одежду, чтобы расправить складки.

– Не вставайте, пожалуйста, – взмолился Бриджен. – Вы должны петь где хотите и когда хотите. А мы придем и послушаем вас в любое место, какое бы вы ни выбрали. – Он развернулся и, разительно сменив тон, яростно проорал, не обращаясь ни к кому конкретному: – Да заткните уже эту чертову шавку!

Моя мать погладила Рикки и обратилась к Бриджену:

– Не сердись, пожалуйста. Я ее сейчас уведу.

– Стой, где стоишь, – проворчал он. – Не смей никуда ходить.

Ахтари повернулась к нему и без улыбки спросила:

– А почему собаке не лаять? Я же все равно что деревенский петушок, который коэлью[59] притворяется, и собака это знает. Но вот англичанка здесь говорит, что она уже месяц в городе, а ничего годного еще не слышала, – посетовала она, и глаза ее светились в темноте. – Я сказала Гаятри: «Позволь мне показать мемсаиб, что такое настоящая музыка!» Аромат этих цветов, это небо, прорезанное молнией, голова, забитая воспоминаниями, и вдруг эта газель[60] сама собой явилась и наполнила меня. Самое смешное, что на этот раз я пела всего для двух женщин, а не для целой комнаты мужчин. – Она весело рассмеялась. – Женщинам куда приятнее петь, Бриджен Чача! Они слушают, а не смотрят.

В голосе Ахтари плескались все те напитки, что она выпила за вечер. Певица сделала несколько шагов в сторону палисадника. Ее пошатывало. Возможно, она плоховато видела в полумраке; вполне вероятно, что она была немного пьяна. Ахтари потянулась к Берил де Зёте и, взяв ее за локоть, прошествовала неровной походкой прочь, спотыкаясь о комья земли и пучки травы. Было что-то подкупающее и трогательное в том, как неуверенно ступающая миниатюрная женщина доверилась возвышавшейся над ней незнакомке, иноземке. Длинный подол черного платья путался у Берил в ногах, перо, которое было воткнуто в инкрустированный драгоценными камнями головной убор-повязку, слетело, но она не выпускала руки певицы, медленно ведя ее в безопасное место.

Когда они добрались до палисадника, Ахтари Бай подняла лицо к небу. На миг небо пронзили зигзаги молний, исчезли, снова появились. Сквозь деревья до нас донесся низкий рокот.

– Кому известно, это конец лета или начало дождей? Кому известно, может ли хоть что-нибудь служить концом или началом? – спросила она с широкой, ни к кому не обращенной улыбкой. Губы ее были темно-красного цвета, глаза густо подведены сурьмой.

– Погляди, кажется, твоя певица пришла в себя, – сказал отец Бриджену Чаче. – Точно, бочонок приговорила.

Стоило нам пройти к веранде, как поднялся мощный ветер, который загасил лампы и утащил простыни в угол сада, сбив их в бесформенные комки; одни гости убежали в поисках укрытия, другие подняли головы к небу, подставляя лица первому дождю сезона. Ливень высвободил запахи, хранящиеся в сухой каленой земле, и Ахтари, глубоко вдохнув, воскликнула:

– Вот теперь я буду петь! – Она отпустила руку Берил и побежала через сад на веранду, выкрикивая на ходу: – Пойдемте, пойдемте, мы все сядем на веранде. Я спою вам муссонную песню.

Гости неверными шагами направились к веранде в поисках места, куда можно присесть, этикет был сметен порывами ветра. Посередине всего этого шарканья, суеты и выискивания мест я увидел свою мать. Волосы спадали водопадом до самого пояса, в прядях застряли красные соцветия, словно она попала под цветочный дождь. В ушах и на шее поблескивало золото, край сари волочился по земле. Лицо ее сияло в газовом свете. В ту долю секунды я заметил, как к ней протянулась мужская рука, положила несколько выпавших цветков ей в ладонь и сомкнула ее. Я увидел руку и рукав рубашки или курты, было не понять. На мгновение блеснув мокрым от пота и дождя лицом, она скрылась под покровом теней.

Это самое яркое воспоминание о ней из тех, что хранятся у меня в голове.

10

Через несколько дней после концерта мать рассказала мне один секрет. О нем будем знать только я и она, как о той песне, что она пела мне на крыше. Пришлось пообещать, что ни слова никому не скажу, даже Рикки. Мать усадила меня на стул и опустилась передо мной на колени так, что ее лицо оказалось вровень с моим. Когда я начал болтать ногами и пинать стул, она положила руки мне на колени:

– Не делай так. Посиди спокойно. Мне надо, чтобы ты меня выслушал.

Я сделал над собой усилие и остановился, но уже в следующую минуту ноги стали раскачиваться снова, по своему собственному почину.

Она взяла руками мою голову и прижалась своим лбом к моему. Лицо ее находилось так близко, что глаза казались огромными, дыхание было теплым и влажным, а волосы щекотали мне нос – от всех этих разглядываний глаза у меня сошлись к переносице.

– Я пересылаю тебе свои мысли, чувствуешь? Это очень важные мысли, – прошептала она. – Можешь подержать их пока у себя? – Потом легонько ущипнула меня за нос. – В этих очках ты прямо совенок. Кто надоумил тебя выбрать круглые стекла? – спросила она и закрыла своими ладонями мои уши, плотно прижимая их к голове. К такому вниманию к себе я не привык и потому насторожился. Может, скоро опять к окулисту?

Когда она поделилась своим секретом, мне он не показался таким уж и важным. Он состоял из двух частей. Во-первых, она хотела, чтобы на следующий день я вернулся домой из школы вовремя. Ни минутой позже. «Это крайне необходимо», – пояснила она.

Во-вторых, мы с ней съездим кое-куда ненадолго. Это будет мне подарком за то, что я приду домой вовремя и слова никому не пикну. Даже Дину. Если проговорюсь хоть кому-нибудь, она меня никуда не возьмет.

В то утро пузатые сизые облака зависли в ожидании так низко, что до них можно было дотянуться. Мать вышла, чтобы проводить меня в школу, глянула на небо и, ойкнув, зажмурилась – ее окатило дождевыми брызгами.