Жизни, которые мы не прожили - Анурадха Рой

В тот день я не искал встречи с Дину. Все время провел, прячась в старой, поломанной повозке в углу нашего сада. А когда все сели за обед и наступило обычное полуденное затишье, убежал к реке. Там распластался на берегу, руки раскинуты, ухо прижато к выжженной земле. Трава вся пожелтела, тростник на берегу стал коричневым от жары, река обмелела, обнажив несколько ярдов темной, растрескавшейся почвы. Солнце висело в пыльной дымке, и вода сверкала так, что на нее нельзя было долго смотреть. Если бы я открыл глаза – увидел бы тени черных коршунов, паривших над головой, словно предвещая несчастья, поэтому я держал их закрытыми и только плотнее прижимал ухо к земле. Наверное, я плакал, хотя в то время, очерствев под влиянием встречи с Иваном Грозным из цирка «Олимп» и отношением моей матери к слезам, я нечасто давал им волю. Понемногу пришло ощущение травы, которая щекотала мне нос, стало слышаться жужжание насекомых. Голос рядом очень тихо произнес:

– Что слушаешь?

Это был Вальтер Шпис. Он переплыл реку с другого берега, как делал это почти каждый день, расстелил свое полотенце и как был, мокрый и пахнущий речной водой, улегся возле меня на траву.

– Это ты так землю слушаешь? – спросил он и тоже прижался ухом к траве.

– А что, можно услышать землю? – удивился я.

Лицо Вальтера Шписа было совсем близко к моему. Закрыв глаза, он сосредоточенно подумал вслух:

– Я могу. Звук подобный грому – вечносущий, да. – Он положил руку мне на затылок и мягко надавил. – Послушай! Всемогущий не спит.

– Что за всемогущий?

Вальтер Шпис рассмеялся и потрепал меня по волосам:

– Это из стихотворения. Одного английского стихотворения[51], которое очень любит Берил, она рассказывает его каждый раз, когда солнце садится особенно живописно. Я думаю, поэт имеет в виду Бога. Но откуда нам знать, что творится в головах у поэтов?

Мы перевернулись и легли на спину. Дымка расползлась по небу, коршуны улетели, свет стал мутным, желтым – близилась гроза. Где-то собирал силы ветер, это чувствовалось в воздухе.

Я не успел подумать, как у меня вырвалось:

– Ламбу умрет. И все из-за меня.

Пока Дину сидел в школе, где его оставили после уроков за картинки, нарисованные в изобразительной манере Ламбу, я побежал домой, распираемый знанием, которым никто больше не владел, и мучимый желанием хоть с кем-то им поделиться. Стоило старшему брату Дину спросить меня, почему Дину задержался, я в ту же минуту выдал ему все о роли Ламбу в случившемся скандале. Брат Дину пересказал эту историю Арджуну Чаче, а тот отослал шофера, и теперь Ламбу, наверное, умрет.

– Но мальчика избил его отец, – уточнил мистер Шпис. – А не ты. Если бы ты ничего не сказал, проболтался бы кто-нибудь другой. Такие вещи, их все равно надолго не скроешь.

Тут мои глаза наполнились слезами и потекло из носа. Я старался не шмыгать и не всхлипывать. Голову держал опущенной.

Зашуршала обертка, затем послышались привычные звуки набиваемой трубки, чирканье спичкой. Пахнуло табачным дымом. Я подумал, что Берил де Зёте не выносит табачный дым. Потом подумал о Ламбу и о том, что, даже если он выживет, я, возможно, больше никогда его не увижу, и тоска снова сжала мне горло.

– У меня это утро выдалось грустным, – услышал я голос мистера Шписа. – Я вспоминал одного близкого мне человека. Моего двоюродного брата, Конрада. Косю, как я его звал. Он приехал на Бали ради меня. Ухаживать за моими животными – у меня их много, знаешь ли.

– Сколько? – спросил я, не поднимая головы.

– Ну, обезьяны, птицы. Лягушки. Много животных. Я всегда считал, что природа – это самое лучшее на свете, а лучше джунглей места нет. Так я Косе и сказал. Мы бродили по джунглям, купались в море. Это было счастье. Однажды кто-то ему сказал, что по балийскому астрологическому календарю – его используют для предсказаний – выходило, что Косю съест Кала Рау. Что за Кала Рау? Большая рыба. Какое будущее? Да кто же знает будущее? Я чуть не надорвал живот от смеха, сказал ему: «Просто иди купайся и не глупи». Несколько недель спустя вода стала мутной и никто не хотел плавать, но Конрад разделся и забежал в море. Он дурачился, визжал и кричал, гримасничал. Так много, что, когда действительно позвал на помощь, никто не обратил на него внимания. Я почитаю природу. Но в природе все время происходят ужасные вещи. Его правую ногу откусила акула. Мы отвезли его в больницу, он не выжил. Я долго мучился. Сильно горевал. Думал, Бали говорит: «Поезжай обратно, здесь ты погибнешь. Ты сделал кое-что дурное. Не предупредил Косю об акулах». – Мистер Шпис положил мне на плечо руку. – Но дело было не в этом. Бали мне ничего не говорил.

Его глаза в полуденном свете были бесконечно синими. Взгляд накалился, точно пучок лучей, преломившихся через увеличительное стекло и направленный на бумагу, которая вот-вот вспыхнет.

– Календарь – это ерунда. Акула поступила так, как ей велела природа. Сочетание сил, куда более могущественных, чем я, Кося или акула, привело к его смерти. Случилась беда. Беда настолько большая, что ее невозможно ни предвидеть, ни отвратить. Если бы мы умели заглядывать в будущее, возможно, не было бы больше несчастий.

Я никому не рассказал о моем разговоре с мистером Шписом на речном берегу. Не знаю, почему я переломил свою привычку держать все в себе и поговорил с ним, чуть не первым встречным, но в тот день, когда он и я сидели на берегу реки, мир будто сжался на несколько мгновений, и в том скукожившемся мирке я был в безопасности, мог сказать что угодно и получить утешение. Многие годы потом в минуты беспокойства я беседовал с воображаемым мистером Шписом, как будто бы он и в самом деле был рядом – друг, которому я мог довериться. Каким-то непостижимым образом сказанное им в тот полдень выдернуло меня из пучины ужаса, в которой я оказался после истории с Ламбу, хотя еще в течение многих недель, лежа в кровати один, в темноте, я закрывал глаза и видел его исковерканное лицо, напоминавшее подтаявшую восковую маску, на подушке из цветов в носилках, которые слуги должны были донести на плечах к месту сожжения. Голова его продолжала скатываться на правый бок, что бы ни делала раздавленная горем мать Ламбу, с рыданиями стараясь удержать ее в неподвижном положении по центру.

8

Вчера я сделал перерыв в работе над записями и составил календарь событий. В этом деле мне пришлось полагаться больше на логическое мышление, чем на память. Насколько я могу быть уверен в месяцах и неделях лета 1937 года, Вальтер Шпис и Берил де Зёте приехали в начале мая – к тому времени, как погиб Ламбу, где-то в конце мая – начале июня они уже немного пробыли в городе. Наши летние каникулы должны были вот-вот начаться; мое следующее воспоминание – это те несколько недель, которые мы, как обычно летом, провели в Кумаонских холмах. Я всегда считал дни до поездки, радостное возбуждение росло с каждым квадратиком, который я зачеркивал в календаре. После того как поезд высаживал нас на конечной станции, оставшуюся часть пути приходилось преодолевать верхом на лошадях, останавливаясь на ночь в придорожных деревнях. Почти все наше хозяйство путешествовало с нами на мулах: горшки и сковороды, печки, постельные принадлежности, светильники, одеяла. Голак и Рикки. За целый год не происходило ничего более волнующего.