Опасная профессия - Жорес Александрович Медведев

звонил и писал, Бочков, Иванов, Воронцов, отказались… Даже Эфроимсон… Беляев в Новосибирске тоже отказался, хотя он сейчас председатель Международной ассоциации генетических обществ… На письма в Академию и в институты никто не отвечает».

На подготовку некролога мне предоставили два месяца.

Похороны в Обнинске

Николай Владимирович умер в клинике Института медицинской радиологии 28 марта. Я узнал об этом из письма Роя, отправленного 2 апреля. В начале этого письма Рой сообщал с подробностями о неожиданной смерти друга и писателя Юрия Трифонова, а затем добавлял: «Умер в тот же день и Тимофеев-Ресовский. Мне сообщили лишь о самом факте, но не о подробностях. Сообщений в газетах пока не было, видимо появятся только в биологических журналах…»

О смерти Трифонова я уже знал, некролог появился в «Известиях» 31 марта. The New York Times напечатала большую статью о похоронах писателя 1 апреля и о гражданской панихиде в Доме литераторов.

Через неделю Рой прислал вырезку из «Московской правды» с извещением о смерти Тимофеева-Ресовского, помещенным в разделе объявлений. Некролога с подписями не было.

Последние сведения о Тимофееве-Ресовском я получил сложным путем, при посредничестве двух физиков и Роя, в октябре 1980 года от моего обнинского друга Николая Работнова, в прошлом работавшего вместе с Валентином Турчиным в теоретическом отделе Физико-энергетического института (ФЭИ). Работнов был одним из составителей популярных сборников «Физики шутят» и «Физики продолжают шутить» (1966, 1968), выходивших в издательстве «Мир» под редакцией В. Турчина. Работнов, как и некоторые другие физики в Обнинске, изредка навещал Тимофеева-Ресовского, одиноко жившего в своей квартире. Адрес Николая Владимировича знали в Обнинске многие, и к нему гости издавна приходили без приглашений. 7 сентября 1980 года Тимофееву-Ресовскому исполнялось 80 лет. Я послал Николаю Владимировичу письмо с поздравлениями и английский детектив. Он сам уже не мог читать, но его молодые друзья приходили читать ему научные и литературные журналы и книги. В юбилейный день Работнов зашел к Тимофееву-Ресовскому, чтобы поздравить его лично. Никаких официальных церемоний никто не устраивал. (Семидесятилетие Николая Владимировича организовывал академик Б. Л. Астауров с большим числом гостей в банкетном зале ресторана «Пекин».) Мне передали, что Тимофеев-Ресовский чувствовал себя плохо и встречал немногих гостей, сидя в кресле. Он страдал от эмфиземы легких и других проблем, худшей из которых он сам называл камни в почках, вызывавшие сильные боли. Недавно он перенес сложную операцию. Каждый месяц Тимофеев-Ресовский ложился в клинику при институте для обследования и лечения. О последующих событиях в Обнинске я узнавал постепенно в течение двух-трех месяцев из разных источников.

Николай Владимирович оказался в очередной раз в больнице в конце февраля. Он уже знал, что домой не вернется. Чаще других его навещали Александр Ярилин, которого я помнил как аспиранта отдела генетики, и Кирилл Склобовский, сотрудник отдела фармакологии ИМР. Из Москвы приезжали Владимир Иванов и Анатолий Тюрюканов, бывшие старшие сотрудники нашего отдела. Часто приходил Александр Борисов, в недавнем прошлом научный сотрудник, а теперь служитель церкви. Именно его Николай Владимирович попросил привезти из Москвы священника для исповеди и причастия. Как я уже писал ранее, Николай Владимирович был человеком религиозным, хотя в церковь не ходил. В Обнинске церквей не было, ближайший действующий храм находился в Малоярославце. В начале марта для исповеди умирающего приехал Александр Владимирович Мень, знаменитый в то время протоиерей, богослов и проповедник, автор нескольких книг по истории христианства. Младший сын Тимофеева-Ресовского Андрей жил и работал в то время в Свердловске. Похороны назначили на 31 марта. С этим торопились, чтобы избежать большого числа приезжих ученых из Москвы и Ленинграда.

Директора ИМР, профессора А. Ф. Цыба, куда-то уехавшего, замещал профессор Б. А. Бердов, главный хирург клиники. Через много лет он вспоминал:

«…Запрет на прощание с покойным в ИМР был наложен первым секретарем обнинского горкома КПСС И. В. Новиковым. Он, вызвав меня к себе, сказал: “Смотри в оба, чтоб никакого шума! Соберется махровая компания диссидентов и может устроить антисоветский митинг! Нельзя этого допустить!”» (Лит. газета. 12–18 марта 2003).

Дирекция ИМР первоначально объявила, что прощание с покойным состоится в траурном зале морга. Это вызвало негодование академика О. Г. Газенко, директора Института медико-биологических проблем, собиравшегося на похороны. В этом институте, более известном как Институт космической медицины, Тимофеев-Ресовский в 1970–1975 годах читал еженедельные лекции по генетике и радиобиологии, а впоследствии консультировал его сотрудников у себя дома. Институт входил в секретное Третье управление Минздрава СССР и занимался, помимо проблем космической биологии, подготовкой космонавтов к полетам и обследованием их здоровья после возвращения на Землю. Газенко, как и другие академики-атомщики и ракетчики, не был широко известен. Но на неизбежно случавшихся подобных церемониях он обычно появлялся в генеральском мундире с Золотой Звездой Героя Социалистического Труда и орденами. Прощание срочно перенесли в конференц-зал института. Однако речей и выступлений не готовили. Место для своей могилы после похорон Елены Александровны в апреле 1973 года выбрал сам Николай Владимирович – на Кончаловском кладбище Обнинска, рядом с женой.

Когда у свежей могилы остались лишь близкие друзья и немногочисленные родственники, Александр Борисов совершил погребальный православный обряд прощания, но в сокращенной символической форме.

Проблемы с некрологом

Причина отказа советских коллег от написания некролога была мне хорошо понятна. Отправлять любую статью в США без цензуры и одобрения партийных инстанций они не решались. Написать правду было непросто, а легенды и купюры, обычные в таких случаях для советских биологических журналов, не подходили для американских. Правдивое изложение ключевых событий жизни Тимофеева-Ресовского, прежде всего в 1945–1955 годах: арест и допросы в Берлине, следствие в Москве, обвинение в измене Родине, суд в Москве с приговором к десяти годам лишения свободы, пребывание в Карлаге в Казахстане, приведшее к пеллагре и частичной потере зрения, а затем в Сунгульской «шарашке» вместе с немецкими учеными – все это Главлит не разрешил бы. Реальной и полной картины того периода никто и не знал. Тимофеев-Ресовский не был реабилитирован, поэтому все прошлые обвинения нельзя было просто объявить клеветническими. Некоторых обстоятельств собственного ареста не знал и сам Николай Владимирович. О содержании допросов и очных ставок он никогда не рассказывал. Многие друзья и коллеги Тимофеева-Ресовского, как и я, слышали его устные рассказы и о Бутырской тюрьме, и о лагере, и о трехнедельном этапе «караванной скоростью» из Караганды в Москву в арестантском купе столыпинского вагона. Эти рассказы сохранились в записях на пленку и были воспроизведены в посмертных воспоминаниях через много лет (Тимофеев-Ресовский Н. В. Из