Опасная профессия - Жорес Александрович Медведев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Когда Завенягин, посетив Бух, познакомился с Зубром, он безошибочно оценил значимость этого человека, ценность его работ и всего коллектива лаборатории, что досталась нам в полном составе, в целости и сохранности…»
Я и сам не имел оснований сомневаться в этой версии.
Вклад Николауса Риля в советский атомный проект
Действительную причину приезда Завенягина в Бух раскрыл мне лишь весной 1979 года Карл Циммер во время нашей встречи в Гейдельберге. (Я тогда приезжал в ФРГ в связи с выходом в Гамбурге моей книги об Уральской ядерной катастрофе.) Сразу после капитуляции Германии 8 мая (для СССР 9 мая) Николаус Риль именно через Циммера вступил в контакт с советским командованием. Все детали Циммер не рассказывал. Понять, о чем идет речь, военные не могли, но дали ему 11 или 12 мая возможность поговорить по телефону с Москвой. В своих воспоминаниях, которые были написаны до 1970 года, но частично опубликованы через много лет, Риль сообщал (далее в двойном переводе – с немецкого на английский и с английского на русский):
«В середине мая 1945 года два полковника НКВД неожиданно приехали в Бух из Берлина вместе с моим другом К. Г. Циммером, который в это время активно работал в моей научной организации и одновременно в Институте мозга в Берлин-Бухе… Очень скоро выяснилось, что это были не настоящие полковники. Они оказались физиками, одетыми в полковничьи мундиры. Один из них был Л. А. Арцимович, другой – Г. Н. Флеров… Вскоре приехал третий известный физик – Ю. Б. Харитон, в слишком большой военной фуражке…» (Nicolaus Riehl. Stalin’s Captive. P. 71–72).
Через два-три дня Риль встретился и с Завенягиным. Встреча Завенягина с Тимофеевым-Ресовским была, очевидно, жестом вежливости, демонстрацией либерализма для немецких ученых. Подробности своих переговоров с «полковниками», продолжавшихся несколько дней, Риль никогда не раскрывал. Он лишь сообщал, что первой работой, которую ему поручили, было руководство разборкой развалин Ораниенбурга, чтобы извлечь из-под разрушенных заводских зданий сохранившееся оборудование, материалы и документы. А сохранилось очень многое. Места для разборки завалов указывал Риль. Эту работу проводил две недели саперный батальон. Общее наблюдение за ходом работ осуществлял Завенягин. (В разных книгах по истории советского атомного проекта, изданных через много лет, утверждалось, что запасы немецкого урана были обнаружены именно при этих разборках развалин, что не соответствует действительности. Металлический уран и урановый концентрат хранились в других местах, раскрытых для группы Завенягина именно Рилем и Циммером.)
В эти дни Завенягин мог убедиться, что Риль очень твердый человек и никакие угрозы на него не подействуют. Несколько «полковников», объяснявшихся с Рилем не очень вежливо, получили немедленный отпор и были по его требованию отстранены или получили выговор. Риль просто отказался с ними разговаривать. По словам Циммера, условия своего сотрудничества по проблеме урана Риль ставил очень определенные и жесткие. Он должен иметь в России относительную свободу и те же полномочия, что и в Германии. Поехать он соглашался лишь с женой и двумя дочерями. Основные специалисты должны быть из его команды. Без группы опытных немецких физиков работа была бы невозможна. Определялись также их заработки и степень свободы. Гарантию выполнения этих условий Риль хотел получить не от Завенягина и не от Берии, а от Сталина, при этом устную гарантию вождя он считал недостаточной. И требуемая гарантия, судя по развитию событий, была получена.
Вот что говорил Тимофеев-Ресовский в своих воспоминаниях, записанных в разное время, но опубликованных лишь в 1995 году, о немецких коллегах Риля:
«…человек 20 было… они по договору специалисты. До 52-го включительно у них был договор. Они получали колоссальное жалованье. Риль, который приехал к нам с высоким званием научного консультанта всего объекта нашего, получал 12 000 в месяц, это была зарплата министра высокой категории – СССР, а не РСФСР» (Из воспоминаний. М.: Прогресс,1995. С. 340).
Я предполагаю, что секретное «трудовое соглашение» до сих пор хранится в сейфе какого-нибудь швейцарского банка и находится под контролем адвокатской фирмы. В швейцарский банк, по-видимому, перечислялись оклады и премии немецких инженеров, химиков и металлургов. Известно, что все премии они получали в твердой валюте. В Советском Союзе они получали пайки, а не ходили по магазинам. До конца 1947 года в СССР существовала карточная система. По соглашению они могли возвратиться в Германию через определенные сроки. Информация, появившаяся через много лет в немецких и американских источниках, о том, что Риль был арестован в Берлине и принужден к сотрудничеству, не соответствует действительности. Принуждение или угрозы в этом случае не годились. Только взаимное доверие, добровольное согласие и материальное поощрение могли обеспечить достижение цели. (Риль привык курить только лучшие гаванские сигары. Было оговорено, что его потребности в гаванских сигарах будут удовлетворены.) Советскому Союзу нужен был не только уже накопленный уран, стране требовалось создать отрасль по производству урана из урановой руды. Только добровольное сотрудничество с Николаусом Рилем позволило СССР испытать первую атомную бомбу в 1949 году. Плутоний для этой бомбы был получен из того урана, который привезли из Германии в мае 1945 года.
Н. Риль вылетел в Москву 9 июня 1945 года с семьей и несколькими ключевыми сотрудниками (около пятнадцати), также получившими гарантии. Риль упоминал в своей книге двоих: Г. Вирта (Gunteer Wirths) и Г. Тиме (G. Thieme). Они получили в 1949 году Сталинские премии и ордена Трудового Красного Знамени. В настоящее время известны и имена других. В Москве семью Риля поселили на особой даче, которую в 1943–1944 годах занимал фельдмаршал Фридрих фон Паулюс после капитуляции его армии в Сталинграде. Эта дача была построена до революции миллионером Рябушинским. Однако ни Риль, ни Циммер, возвратившись в 1955 году сначала в ГДР, а затем переехав в ФРГ, никогда не настаивали на своих заслугах в создании советского атомного оружия и приоритете в создании урановых производств. В неизбежных интервью для немецкой или американской прессы и для исследователей истории атомного оружия они давали