Опасная профессия - Жорес Александрович Медведев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вторым, новым для меня местом в США был город Сан-Диего – самый южный в Калифорнии. С 20 по 23 ноября там проводилась ежегодная конференция Американского геронтологического общества. На одной из секций конференции 22 ноября планировалось и мое сообщение о возрастных изменениях хроматиновых белков. Этот визит был особенно интересен в связи с посещением в Сан-Диего Института Солка, расположенного в районе Ла-Холья, и встречей там с Фрэнсисом Криком и Лесли Оргелом (Leslie Orgel). С Оргелом, несколько раз посещавшим наш институт в Лондоне, я был хорошо знаком. Он разрабатывал другую версию теории о роли ошибок синтеза белков при старении, выдвинув идею катастрофы ошибок синтеза белков для объяснения лимита Хейфлика – ограниченности числа делений фибробластов в клеточной культуре.
Я вылетал в Нью-Йорк 6 ноября, уже после американских выборов, проходивших 4 ноября. Победа Рональда Рейгана была давно предсказана, однако полученное им большинство оказалось беспрецедентным. Одновременная победа республиканцев на выборах в сенат означала конец разрядки и новый виток гонки вооружений. Моей первой остановкой в США был небольшой город Эссекс Джанкшн в штате Вермонт, где находились управление знаменитой компании по сборке больших компьютеров IBM и завод, производящий полупроводники. Меня еще в апреле пригласили туда на лекцию о советской науке со специальной просьбой рассказать об организации научных исследований в СССР в сравнении с американской системой. Однако Р. В. Гэмперт (R. W. Gampert), координатор по науке, просил меня «обсуждать этот вопрос, не затрагивая проблем советской политики, и избегать обсуждения американской внешней политики». «В серии наших лекций, – предупреждал он, – следует сосредотачиваться на научных и технологических вопросах…» В конце письма он сделал небольшое добавление: «Я уверен, Вы знаете о том, что м-р Солженицын почти наш сосед».
На пути в Айову из Вермонта мне предстояла пересадка в Чикаго. Оттуда я летел на маленьком самолете (со мной летело не больше двадцати пассажиров) на небольшой высоте, так что очень удобно было наблюдать сверху сельскохозяйственный ландшафт Среднего Запада. Лесов и других природных пейзажей здесь не осталось, лишь поля, уже убранные, и дороги.
Университет штата Айова входил в число самых крупных и престижных в США. Здесь, вдали от больших городов, не было гуманитарных факультетов и кафедр по изучению СССР и стран Восточной Европы. Этот университет считался лидирующим в США по сельскохозяйственным дисциплинам и ветеринарии. О Советском Союзе в Айове знали мало. Каких-либо старых друзей или постоянных корреспондентов у меня здесь не было. Из бесед и встреч до первой лекции я понял, что на знаменитую в Айове ферму Гарста ехать не придется. Друг Хрущева умер в 1977 году, и его ферма перешла к наследникам. Весь штат Айова находился в ноябре 1980 года в состоянии психологической и экономической депрессии, банкротства и дефолта. Рекордный урожай кукурузы не могли продать. Мировые цены на зерно оказались ниже себестоимости его производства. Наполовину упала и цена земли. Большинство фермеров не могли расплатиться по кредитам, взятым в банках весной на покупку удобрений, гербицидов и гибридных семян. Инфляция в США в 1980 году достигла 20 %, кредиты давались не менее чем под 25 %. Сбережений при такой инфляции почти никто не создавал. Важен был оборот с прибылью от продажи урожая. От риска неурожая покупалась страховка. Начиналась конфискация ферм за долги, разорялись мелкие банки. (В США каждый штат имел собственную сеть мелких аграрных банков.)
Мои лекции слушали с интересом, иногда с удивлением, но по всем эпизодам истории СССР – в преломлении к местным проблемам. Фермеры Айовы в 1980 году не были столь же уверены, как их отцы 25 лет назад, в преимуществах американской модели сельскохозяйственного производства. Первая лекция по истории коллективизации, проиллюстрированная графиками и таблицами, вызвала недоумение: как это советские лидеры не могли понять, что сельское хозяйство невозможно развивать принудительными мерами? Колхозно-совхозная система напоминала им рабовладельческое прошлое юга США до гражданской войны – большие плантации, для обработки которых привозили из Африки черных невольников. Аудитория не могла понять, что такое «обязательные государственные заготовки и поставки», и задавала вопросы:
– Зачем проводить принудительные госпоставки, если крестьяне производят свои продукты для городов и для продажи?
– Почему фермеры продают продукты правительству ниже их себестоимости?
– Что такое «трудодень»?
– Почему фермер не может иметь в собственности плуг и трактор?
– Даже лошади запрещены частным владельцам, – отвечал я на этот вопрос. – В СССР нет фермеров, лишь сельхозрабочие и часто на натуральной оплате.
Нелепым казалось американцам и то, что земля в СССР не имела собственников и коммерческой стоимости. Они также не представляли, что сельское население в России и в 1980 году в значительной степени зависело от натурального производства продуктов питания на арендуемых у колхоза приусадебных участках.
Однако во время экскурсий на местные фермы, занявших три дня, критические замечания возникали прежде всего у меня. Опыта работы в колхозах я не имел, но мои знания об эффективном сельском хозяйстве формировались в период учебы и работы в Тимирязевской академии на факультете агрохимии и почвоведения. Это была школа академика Д. Н. Прянишникова, объединявшая российский и европейский опыт. Мы знали, что в мировой истории сельского хозяйства первой революцией было объединение земледелия и кочевого животноводства еще до нашей эры, позволившее использовать навоз как основное удобрение почвы. Пастбища, сено и солома были поэтому важными компонентами воспроизводства сельского хозяйства. Второй революцией считалось введение севооборотов культур, третьей – включение в севообороты трав и клевера, усваивающих атмосферный азот. Применение химических