Чувство реальности. Книга 1 - Полина Дашкова

– За моральный ущерб, – невозмутимо объяснил бандит исплюнул. – Срок три дня. Потом включаем счетчик.

– Да вы в своем уме? – Ловуд тоже встал, схватил портфель ипреградил ему путь. – Вы мне должны, а не я вам.

– Короче, вы платить неустойки отказываетесь? – уточнилбандит, опять сплюнул и посмотрел на часы.

– Разумеется, отказываюсь! Я же нормальный человек!Неустойки, моральный ущерб! Нет, это бред какой-то! Вы думаете, так можнозаниматься бизнесом? Это не бизнес, а черт знает что! Так нельзя, дорогой мой,так невозможно!

– Ясненько, ясненько, – задумчиво пробормотал бандит, глядяуже не на Ловуда, а сквозь него, и зашагал прочь, не оглядываясь.

Стивен стоял посреди дорожки, смотрел вслед тощей нелепойфигуре в трикотажных штанах, стоял долго, до тех пор пока не подошел к немудавешний больной бомж и не приблизил к его лицу свою кошмарную раздутую рожу:

– Слышь, мужик, у тебя рубликов трех не найдется? Оченьнадо, тут видишь, какое дело, как раз трех рубликов не хватает.

Уснуть в самолете было невозможно. По радио без конца что-тообъявляли. После зон гранулентности и товаров “Аэрошопа” опять стали разноситьнапитки. Толстый сосед перегнулся через Машу и принялся на ломаном английскомумолять католическую монахиню, чтобы она взяла ему пива.

– Вы же сами можете взять, – ответила монахиня по-русски.

– В одни руки мало дают.

– Вам вполне достаточно. Вы перед этим водку пили. Нельзясмешивать.

– А ты откуда знаешь? – оскалился толстый и выругался вочередной раз, негромко, но отчетливо и совсем уж грязно. Монахиня вспыхнула,но сделала вид, что ничего не слышала.

Маша слегка дернулась и даже открыла рот, чтобы потребоватьу толстяка извинений перед монахиней, но сдержалась, понимая, что в ответпрозвучит только очередная порция матерщины, и вообще не следует привлекать ксебе внимание. Тележка с напитками приближалась. Толстый пихнул Машу локтем подребра.

– Слышь, ну е-кэ-лэ-мэ-нэ, может, возьмешь пивка, а?

– Только если вы извинитесь и больше не будете материться, –сказала Маша.

Толстяк часто, удивленно заморгал и спросил с искреннимнедоумением:

– А я что, блин, нецензурно выражаюсь, да?

– Да, молодой человек, – тяжело вздохнула монахиня, – выпостоянно сквернословите, даже когда спите.

– Че, правда, что ли? – Он повертел головой, глядя то намонахиню, то на Машу.

Телега между тем оказалась рядом, стюардесса спросила, кточто будет пить.

– Ну возьми пивка, а? – взмолился толстяк, почти касаясьмокрыми губами Машиного уха.

– Не надо, деточка, он тогда будет себя вести совсемнеприлично, – предупредила монахиня.

– Неприличней уже некуда, – громко заметил сосед сзади.

– Таких просто нельзя на борт пускать. А если уж пустили, товыдавать парашют и высаживать из самолета, – откликнулся сосед спереди.

– Высаживать, но парашюта не давать! – уточнила Маша.

Толстяк разразился такой длинной и звонкой матерной тирадой,что им занялась стюардесса, пригрозила штрафом, он наконец затих, залпом осушилсвою законную банку пива и через несколько минут уснул. Во сне он храпел,подергивал ногой и ругался. Глаза его оставались приоткрытыми. Маше вдругпочудилось, что он потихоньку наблюдает за ней из-под опущенных век.

"С ума сошла? Если бы это был “хвост”, он ни за что неуселся бы рядом, он не вел бы себя так безобразно”, – подумала она, машинальновпечатывая в память мятую физиономию, тонкий кривой шрам над левой бровью,наколку на пухлой правой кисти. Интересная наколка. За время полета она имелавозможность не только рассмотреть подробно овал с портретом длинноволосогомужчины, но и узнать его. Всего лишь президент Франклин, отпечатанный на купюрев сто долларов.

Кисть хулигана была покрыта густыми светлыми волосами, ипортрет выглядел как лицо утопленника под слоем белесых подвижных водорослей.Маша пожалела, что свет недостаточно яркий. Ей захотелось рассмотреть,настоящая это татуировка или камуфляжная, нарисованная на коже.

«Почему, собственно, это должен быть “хвост”? Операциясверхсекретная, в самолете меня сопровождает как минимум двое наружниковМакмерфи, они бы его в момент зафиксировали. Если только он не один из них. Ачто, вполне не возможно, такие шутники вполне во вкусе Билли. Он еще в школе,на практических занятиях, объяснял: если хочешь, чтобы тебя завтра не узнали,не обязательно сегодня вести себя тихо и незаметно. Если ты молчишь, тоостаешься в визуальном ряду. Тебя все равно запомнят, причем именно визуально,поскольку больше зацепиться не за что. Как бы ни была неприметна твоявнешность, она обязательно кому-то врежется в память, особенно если рядомпрофессионал. И завтра тебе придется использовать парик, грим, накладные усы.Это почти всегда заметно при ярком свете и близком контакте. Лучше менять общийимидж и играть разные роли. Сегодня ты назойливый хам, завтра – приятныйджентльмен, послезавтра – застенчивый растяпа. Главное, побольше фантазии итворческой инициативы. Темная традиционная одежда, аккуратная прическа, никакоелицо для оперативника не униформа, а один из маскарадных вариантов. Пиджак вмелкую пеструю клетку существенно отвлекает внимание от лица. Заикание,хромота, крупные яркие украшения, шляпа с павлиньим пером, повязка на глазу,распухшая щека, вонь. Если ты ковыряешь в носу, запомнят именно это, а не формуноса, если у тебя грязные ногти, никто не обратит внимания на форму твоих рук,если сегодня у тебя необычная татуировка на видном месте, а завтра ее нет, тыуже совсем другой человек… Стоп! Прекрати сейчас же!»

Маша ужасно разозлилась на себя. Так можно запростосвихнуться. Отец предупреждал, что первое время ей постоянно будут мерещиться“хвосты”, и этот страх опасней самих “хвостов” в сто раз.

* * *

Двадцать шестого августа 1983 года вашингтонский резидентВсеволод Сергеевич Кумарин собрал сотрудников у себя в кабинете, защищенном отпрослушивания всеми существующими способами, в том числе электромагнитнымполем.

– Среди нас находится предатель, – сказал он, впиваясьглазами в лица, – думаю, скоро нам удастся найти его и обезвредить.

Григорьеву казалось, что взгляд резидента задержался на немдольше, чем на остальных. Он нервно крутил в пальцах металлический доллар ивыронил его. Монета бесшумно подпрыгнула на мягком полу и покатилась прямо подноги резиденту. В комнате повисла тишина, система звукоизоляции делала ееабсолютно мертвой. Все смотрели на Григорьева, а он не знал, стоит ли встать,поднять свой доллар или лучше оставаться на месте, и пытался понять, где кончаетсяего мнительность и начинается реальная опасность.