Опасная профессия - Жорес Александрович Медведев

огромной парковкой, всех на входе и выходе проверяли прежде всего на радиоактивность с помощью экранов, возможно сцинтилляционных, размером в рост человека. Проверка на радиоактивность осуществлялась и при входе в каждое здание. Мой пропуск с фотографией был готов, он вешался на грудь, и на нем крупными буквами было написано: «VISITOR», что означало «гость». В лаборатории работало несколько тысяч сотрудников, и она занимала обширную территорию с множеством зданий. Но общая экскурсия для меня здесь не предусматривалась.

Во время ланча я познакомился с директором отдела экологии Стэнли Ауэрбахом и его коллегами Трабалкой (I. R. Trabalka) и Эйманом (L. D. Eyman), с которыми мне предстояли дискуссии в следующие два дня. В 14 часов 8 ноября намечалась общая лекция об Уральской ядерной катастрофе, а вечером 8-го и весь день 9 ноября – дискуссии лишь в отделе экологии, размещавшемся в отдельном корпусе и имевшем около пятидесяти сотрудников.

С. Ауэрбах, основоположник радиоэкологии как самостоятельной отрасли науки, был, конечно, главным авторитетом, который мог определить, каким будет отношение к обсуждаемой проблеме не только в США, но и в других странах. Все атомщики, с которыми мне приходилось спорить с конца прошлого года, были либо администраторами, либо физиками. Им прежде всего хотелось верить, что никакой Уральской катастрофы вообще не было, так как если бы она действительно имела место, то они наверняка должны были хоть что-то об этом слышать. Факт такой крупной аварии, попадавшей по своему масштабу в неизвестный ранее разряд катастроф, менял историю атомной промышленности, военной и энергетической. Признав его, пришлось бы менять составленный МАГАТЭ официальный список реакторных аварий, крупнейшей из которых считалась авария, произошедшая в Уиндскейле в 1957 году, в результате которой пострадало на три месяца лишь производство молока в небольшом районе Англии. Кроме того, следовало пересмотреть некоторые технологии хранения жидких радиоактивных отходов. Каждая страна, являющаяся членом МАГАТЭ, была обязана докладывать этому агентству обо всех авариях. Советский Союз в 1957 году от этого правила уклонился.

Мой доклад 8 ноября прошел в большой лекционной аудитории. Присутствовало не менее 600–700 человек, тема оказалась интересной для всех, а для многих, судя по вопросам, весьма неожиданной. Жорес Медведев был в радиоэкологии, да и вообще во всех атомных областях науки человеком неизвестным. Но присутствовавшие в аудитории специалисты знали о советских исследованиях в этой области еще меньше меня. И теперь им приходилось об этом сожалеть. Я начал лекцию с истории моей работы на кафедре агрохимии ТСХА и с отъезда на Урал в 1958 году трех моих студенческих друзей и профессора В. М. Клечковского. Друзья исчезли затем на много лет. Я встретил одного из них, Евгения Федорова, лишь на похоронах Клечковского, умершего в 1972 году. Затем я перешел к загрязненным радиоактивными изотопами озерам, рыбам, птицам, млекопитающим, деревьям и насекомым. Муравьи могли жить и в очень сильно загрязненных местах, в которых погибали лесные мыши. При загрязнении почв до уровня в 2 кюри на квадратный метр выживали лишь хлореллы – одноклеточные почвенные водоросли, размножавшиеся делением без полового цикла. Все эти данные я иллюстрировал таблицами и графиками из уже опубликованных в советских академических журналах статей. Как я и ожидал, наибольшее впечатление произвели показанные на экране копии документов ЦРУ, полные пустых или зачерненных страниц. Доклад продолжался полтора часа. Когда я закончил традиционным «спасибо за внимание», раздались дружные аплодисменты. Это было неожиданно. В студенческих аудиториях овации иногда случались, но в профессиональных никогда. Эксперты Ок-Риджа понимали, что сами могли прочитать все оригиналы документов ЦРУ давно и полностью. «Почему они нам не показали?» – восклицал в недоумении Ауэрбах. Но это был вопрос не ко мне.

Впоследствии Ауэрбах прислал мне копию своего письма одному из коллег, имя которого он по каким-то соображениям удалил. В письме содержался отчет о моей лекции. И дружескую овацию после нее Ауэрбах объяснял тем, «что персонал лаборатории, нацеленный на решение обсуждаемой проблемы, осознающий будущие последствия и здравомыслящий, понимал, что перед ними человек, который, не будучи экспертом в данной области, старается обратить внимание мировой научной общественности на важную информацию и делает это с немалым риском для самого себя и для своей карьеры…»

На следующий день дискуссия продолжалась в более узком кругу и с участием двух радиологов. Сомнений в реальности крупномасштабной катастрофы в районе Южного Урала у присутствовавших не оставалось. Было очевидно, что эта авария привела к распространению по территории продуктов радиохимической переработки реакторного топлива. Не было сомнений и в том, что Ауэрбах и его коллеги получат и изучат в ближайшее время все относящиеся к этой проблеме документы ЦРУ. В американскую службу спутниковой разведки поступят запросы на фотографии районов Южного Урала, которые будут затем сравнивать с картами прежних лет. Документы ЦРУ и свидетельства Льва Тумермана в декабре 1976 года говорили о сожженных деревнях, эвакуированных жителях. Но кто занимался ликвидацией аварии? Кто разбирал разрушенное хранилище отходов? Для этого требуются тысячи человек и сотни единиц тяжелой техники. Сколько миллионов кюри выброшено вблизи хранилища взрывной волной? Что стало с ликвидаторами? Сколько людей эвакуировано из зоны? Где и как хранились реакторные отходы после 1957 года? Каков был состав радиоизотопов в зоне загрязнения в 1957, 1958-м и в другие годы до начала радиоэкологических исследований? Почему доминирует стронций-90? Куда делись цезий-134 и 137, цирконий-95, рутений-103 и 106, церий-144, которые неизбежно преобладают в жидких радиохимических отходах по крайней мере в течение первых трех-четырех лет? Есть ли в загрязнениях остатки урана и плутония? Радиоэкологи появились в зоне лишь через десять лет после аварии, когда изотопный состав загрязнений радикально изменился. Но растения и животные больше всего пострадали именно в первые несколько лет. Когда началась эвакуация жителей? По документам ЦРУ, лишь в 1958 году. На все эти вопросы и многие другие ответов пока не было.

В радиоэкологическом отделе Ок-Риджа была создана группа ученых специально для изучения этих проблем. Ауэрбах обещал, что они будут держать со мной регулярную связь. Для изучения последствий Уральской катастрофы в медицинском аспекте в группу вошел Фрэнк Л. Паркер (Frank L. Parker), сотрудник Университета Вандербильта. В программу группы, помимо изучения документов ЦРУ, входил заказ перевода на английский работ по радиоэкологии, опубликованных в советских журналах. Список сорока публикаций этой серии и ксерокопии многих из них я им передал. Паркеру предстояло найти в советских медицинских журналах публикации, в которых говорилось о различных симптомах лучевой болезни и ее лечении. На финансовое обеспечение всех этих внеплановых проектов, как мне стало вскоре известно от приехавшего в Лондон Паркера,