Юрий Никулин. Война. Арена. Кино. 100 лет Великому Артисту - Михаил Александрович Захарчук

– Это была для нас всех страшная трагедия. Смерти своих боевых друзей мы тоже сильно переживали, но за тех, кто оставался у врага, пусть даже мертвый, переживали куда сильнее. Спасение раненого бойца, эвакуацию мертвого на нашу территорию – это же был святой закон. Конечно, нам и приказы разные предписывали: ни при каких обстоятельствах, как бы сложна и опасна ни была обстановка, не оставлять на поле боя ни одного раненого с его оружием. Но это был тот случай, когда люди сами, по внутреннему своему побуждению действовали и по приказу, и по совести. Помню, как долго мы обсуждали промеж себя тот единственный такой случай, когда не удалось эвакуировать шестерых бойцов.

Юрий Владимирович вспоминал: «Вот начинается обстрел. Ты слышишь глухой орудийный выстрел. Знаешь, что звук запаздывает, поэтому чутко прислушиваешься к другому звуку, летящего снаряда – это сложная такая смесь шелеста, скрипа, как по стеклу, шума и гула. И сразу возникает неприятное ощущение, как еще говорят, под ложечкой засосало. В те короткие мгновения, пока снаряд приближается, ты поневоле думаешь: «Лишь бы не мой». Потом это чувство, у меня, во всяком случае, притупилось. Уж слишком часты случались повторения. А вот к смертям моих товарищей я так за всю войну и не смог привыкнуть. Смерть на войне, казалось бы, не должна так уж волновать, опять-таки из-за ее множества. Но меня каждый раз она потрясала до глубины души. Никогда не забуду первого убитого при мне бойца. Мы сидели на огневой позиции и ели из котелков. С голодухи так увлеклись едой, что и не услышали звука летящего снаряда. Он разорвался в нескольких метрах от нас. И заряжающему осколком срезало голову. Сидит человек с ложкой в руках, пар поднимается из котелка, а верхняя часть его головы срезана, словно бритвой начисто, и кровь стекает по оставшейся части лица.

Потом я видел поля, на которых лежали рядами убитые люди. Как шли они в атаку, так их пулемет и скосил в один ряд. Видел я тела, разорванные снарядами и бомбами на части. Но больше всего меня шокировали смерти товарищей случайные, нелепые и потому особенно чудовищные. Как у Володи Андреева. Замечательный был парень: песни пел, стихи сочинял. А погиб ни за понюх табаку. Мы две ночи не спали, отбиваясь от «юнкерсов». И меняли одну позицию за другой. Во время переезда Володя сел на пушку и уснул мертвецким сном. Упал с нее и прямо под колесо. Никто этого не заметил. Потом мы кинулись к нему, и я услышал с последним вздохом Володи: «Маме скажите…».

Жизнь между боями

– Юрий Владимирович, вы много раз говорили о том, что на войне вас часто выручало чувство юмора. На всю жизнь запомню рассказ об инструменте. Это когда ваш взвод отправили на рытье траншеи и майор поинтересовался: «Инструмент, надеюсь, взяли?» – «Так точно, взяли, товарищ майор!» – за всех ответили вы и достали ложку из-за голенища. Даже сейчас этот эпизод вызывает улыбку. Могу лишь представить себе, как реготали ваши сослуживцы. И это понятно. Оно, то самое чувство юмора, и в мирной жизни никогда лишним не бывает. Что уж говорить о военной. Не зря же Василий Теркин из литературного стал народным, былинным героем еще во времена боевых действий на той войне. Все это так. Но ведь постоянно юморить и хохмить не будешь. В этом смысле, как вы проводили свои будни, ту самую сермяжную, окопную, солдатскую жизнь. Какой она вам вспоминается?

– Я уже давно заметил, что фронтовая жизнь моя словно отдаляется от меня и разные ее события будто растворяются в дымке времени. Многое, очень многое забывается. В этом я убеждаюсь, когда встречаюсь со своими боевыми побратимами. Порой они вспоминают нечто такое, что я уже забыл напрочь, хотя оно и со мной происходило. Наверное, это естественно. Память и должна быть избирательной. Она сама решает, что сберечь, а от чего отказаться. Но есть много таких событий, о которых мне никогда не забыть. Однажды сижу в наспех вырытой ячейке. Вокруг снаряды рвутся. А невдалеке от меня точно в такой же неглубокой ямке Володя Бороздинов расположился. И кричит мне: «Юра, как только затихнет немного это безобразие – ползи ко мне. У меня курево есть». К тому времени я уже снова начал курить. Только мы смастерили по самокрутке, как снаряд разрывается прямо в моей ячейке. Разве ж такое забудешь? Ведь не позови Володя – разнесло бы меня как мой вещевой мешок – одни клочья от него бы остались. Мама моя всегда говорила, что я родился в рубашке. Ну как не поверишь в такую байку.

– Это не байка, Юрий Владимирович, я сам в такой рубашке на свет белый появился. Дед ее потом закопал под печью. Так поверье требовало. Почему и «вопрос изучил». Рубашка – это особый, так называемый плодный, пузырь, который перед рождением ребенка, как правило, лопается. И лишь один из 80–90 тысяч детей выходит из утробы матери вместе с тем пузырем. Большинство акушеров за всю свою практику так и не встречаются с подобными случаями – настолько они редки. Так что нам повезло уже хотя бы в том, что мы в нем не задохнулись.

– Смотри-ка, а я всегда полагал, что это нечто иносказательное. В любом случае мне на фронте определенно везло. Сколько смертей случалось впереди, позади и с боков, а меня она обошла стороной. Правда, что я старался меньше всего о ней думать, всегда искал себе всякое занятие, лишь бы не сидеть без дела. Тоска обычно и приходила вместе с любым, даже кратковременным бездельем. Поэтому я читал и перечитывал те немногие книги, что были в батарее. Ни от какой работы в подразделении не увиливал, даже когда уже был стариком и мог вообще бить баклуши. За формой своей тщательно следил. Одежда для меня с детства не представляла никакой ценности, и обычно я ношу ее почти небрежно. Но вот гимнастерку и брюки стирал регулярно и подворотнички подшивал каждое утро. На тех фотографиях, что у меня сохранились со времени солдатской службы, подворотнички почти белоснежные. Жена удивляется той моей аккуратности в молодые годы. Потому как сейчас я ею явно не страдаю.

– А какие у вас были вещи в личном пользовании, что вообще ценилось в солдатском быту?

– Да вещей тех было раз, два и обчелся. Иголка, черные и белые нитки. Стираные-перестираные