Золотая чаша - Генри Джеймс

правде говоря, он представлялся ей совсем в ином виде. Вот он бродит как неприкаянный по полутемным комнатам или часами полулежит на диване, глядя в пространство сквозь дым нескончаемых сигарет. Должно быть, сейчас ему чаще всего хочется остаться наедине со своими мыслями. А поскольку его мысли, несомненно, связаны с княгинюшкой, получается, что он как будто проводит время наедине с ней. Наверное, так он отдыхает от постоянного давления поверхностного, от которого в «Фоунз» ему некуда деваться; и какое жалкое впечатление произвела на Мегги изобретенная им альтернатива! Это все равно что отбывать наказание самого что ни на есть низкого сорта – как если бы его посадили в тюрьму или, скажем, лишили денежного содержания.

Пожалуй, нетрудно было даже представить себе, что его лишили хлеба насущного. Он ведь легко мог бы удрать, отправиться в путешествие за границу; он вправе сделать столько разных вещей, недоумевала Мегги, а он кругом себя ограничивает! Секрет, разумеется, заключался в том, что в «Фоунз» он не знал ни минуты покоя, постоянно вынужденный призывать себе на помощь последние остатки тайной гордости, пуская в ход невидимые пружины, какие знакомы разве только истинно светским людям. Почему-то именно в это утро, любуясь рассветом, Мегги необыкновенно отчетливо поняла, отчего он вынужден хвататься за любой предлог, лишь бы вырваться отсюда. Все вдруг стало ей предельно ясно: он бежит, спасаясь от звука. Этот звук и сейчас еще раздавался в ушах у самой княгинюшки – высокий, сдавленный, вздрагивающий голос Шарлотты перед застекленными шкафчиками в притихшей галерее; голос, пронзивший накануне и саму княгинюшку отзвуком невыносимого страдания, от которого Мегги кинулась к окну, расплывшемуся от слез у нее перед глазами.

Теперь, когда ей так много стало понятно, удивительным казалось совсем другое – как еще ему не потребовались стены потолще и перерывы подольше? Над этим Мегги тоже думала и раздумывала, невольно придавая особый смысл не только тому, что делал Америго, но и тому, чего он не делал; ей виделось тут некое намерение, неясное, но оттого не менее восхитительное. Все равно как если выглянуть ночью из окошка в сад: ничего не разглядишь в путанице ветвей, но весь воздух напоен невнятным благоуханием цветов, скрывающихся в зарослях. Ему необходимы передышки, но все-таки он не трус; он будет ждать, чем все разрешится, там же, где и совершил то, что совершил. Мегги рухнула на колени, уронила руку на широкий и низкий подоконник, словно закрываясь от ослепительной вспышки; объяснение могло быть только одно: он решил ждать рядом с ней, чем бы ни закончилось дело. Прижав руки к глазам, Мегги чувствовала, что он совсем близко; это продолжалось долго, и лишь когда из галереи снова донеслось неумолимое эхо все того же бесконечно повторяющегося протяжного вопля, она увидела, как побледнело и застыло его лицо.

15

Княгинюшка не сразу заметила сходство, выйдя в слепящую жару августовского воскресенья – всего лишь второе воскресенье за все лето они проводили без посторонних, вшестером, а точнее, всемером, считая и Принчипино; но, едва увидев Шарлотту, сидевшую, как она и ожидала, в стороне от других, Мегги невольно подумала – не чувствует ли та в настоящую минуту приблизительно то же, что испытывала она сама на вечерней террасе, когда миссис Вервер преследовала ее так неотступно? Роли переменились; теперь Шарлотта затравленно смотрит на нее в лучах неторопливого полдня, точно так же, как смотрела она сама на Шарлотту, грозно приближающуюся к ней в темноте беззвездной ночи. Был момент, когда Мегги приостановилась и взгляды их встретились, – повисла пауза, столь же безмолвная и насыщенная подспудным смыслом, как и в том, другом случае.

Главным же отличием было то, что участницы поменялись ролями: на этот раз Мегги увидела в окно, как мачеха вышла из дома прогуляться по саду или в роще в такое неподходящее время, три часа пополудни в разгар августовских каникул. Княгинюшка не смогла усидеть на месте, в точности как миссис Вервер тремя неделями раньше. Был самый жаркий день за весь летний сезон, и людям, не отягощенным заботами, несомненно, полагалось сейчас отдыхать в тени задернутых занавесей; но нашей юной приятельнице, возможно, пока еще не приходило в голову, что подобная утонченная сиеста в их случае равнялась пустующему месту на праздничном пиру. Это особенно бросалось в глаза, поскольку пир в самом деле только что состоялся в просторной затененной столовой – нечто вроде холодного, церемонного второго завтрака. Миссис Вервер на пиру не присутствовала, сославшись на сильную головную боль, причем о недомогании собравшемуся обществу стало известно не от ее мужа, а было объявлено при всех самому мистеру Верверу горничной, которая была послана специально для этой цели и добросовестно выполнила поручение.

Мегги высидела вместе с остальными, пока на столе не появились охлажденные разными хитроумными способами деликатесы и не двинулись в свой неспешный путь кувшины, нежно позвякивающие кусочками льда. Разговор не клеился. Даже бедная Фанни Ассингем не смела высунуть носа из тесной норки безопасных тем, где эта милая дама нашла себе прибежище. Все словно сговорились помалкивать – уж не из общего ли для всех страха? Томительные паузы отваживался нарушить лишь отец Митчелл, славный, изрядно проголодавшийся священник из Лондона, вечно загруженный непосильной работой, верный друг и советчик, который взялся исполнять в течение одной-двух недель менее обременительные обязанности пастора в местном приходе, пользовавшемся щедрым покровительством Мегги, а посему получил приглашение располагать всеми удобствами усадьбы. Он-то болтал без умолку, довольствуясь в качестве ответа рассеянно-неопределенными улыбками сотрапезников.

Княгинюшка находила, что отец Митчелл – истинный дар небес, хотя и сознавала с легким чувством неловкости, что все это время она справлялась со своими затруднениями, не обращаясь к его духовному руководству. Порой она спрашивала себя, подозревает ли он, с каким изощренным коварством его оставили в стороне; то ей казалось, что он наверняка угадал большую часть событий, то вдруг являлась уверенность в том, что он ровно ни о чем не догадывается. Впрочем, возможно, он потому так учтиво заполнял пробелы в разговоре, что инстинкт, более проницательный, нежели выражение лица, помог ему заметить тонкий лед под ногами и непроходящую натянутость в воздухе, какая не принята в тех кругах, где роскошь приравнивают к добродетели. Когда-нибудь, в более счастливые времена, Мегги покается ему в том, что раньше не каялась, хотя взяла на себя так много; но сейчас она несла в своей слабой, онемевшей от напряжения руке кубок, полный до краев, из которого поклялась не пролить ни капли. Страшно