Золотая чаша - Генри Джеймс

Едва ли у кого-нибудь хватило бы полета фантазии, чтобы тут же на месте изобрести мнимую причину размолвки вместо истинной, которая давно уже была совершенно очевидна для всякого, кто наделен мало-мальски тонким восприятием; вот все и сделали вид, будто не заметили ничего из ряда вон выходящего.

Тем не менее от Мегги не ускользнуло, что каждый из присутствующих сделал свои выводы и в буквальном смысле слова вздохнул с облегчением, и не в последнюю очередь – Шарлотта. Каждый истолковал увиденное по-своему, но все воспрянули духом и с новыми силами взялись за общий труд, в последнее время заметно более успешный – выглядеть, ходить и говорить так, как будто ничего не случилось. Но Мегги, заглядывая в зеркало воспоминаний, прежде всего пыталась разобрать, какую пользу извлекла из происшедшего Шарлотта. Мегги догадывалась, как внутренне вздрогнул ее отец, как втайне изумился ее муж, как встрепенулась, незаметно для других, Фанни Ассингем, – но сильнее всего ей передалось ощущение огромной выгоды, доставшейся на долю второй участницы спектакля. Мегги каждой своей жилкой ощущала, какие чувства испытывала тогда Шарлотта и насколько та нуждалась в зрителях, чтобы окончательно сокрушить ее, Мегги. Это был последний, завершающий штрих, больше ей желать было нечего – и надо отдать ей должное, с того дня миссис Вервер всеми мыслимыми средствами старалась показать, что прекрасно это понимает. Мегги ловила себя на том, что снова и снова проживает про себя те решающие минуты, так что весь тогдашний вечер начал представляться ей творением некой оккультной силы. Эта сила, к примеру, не позволила четверым игрокам в бридж усидеть на месте, заставила их именно в нужную минуту бросить свою игру и в едином порыве, по образцу Шарлотты, отправиться на поиски Мегги, чей уход не остался незамеченным, хоть все присутствующие очень старательно прикидывались слепыми и глухими.

Но если миссис Вервер, по мнению Мегги, действовала в тот вечер вполне целенаправленно, добившись наконец полного успеха благодаря удачному – для нее – стечению обстоятельств, в то же время наша юная приятельница не преминула заметить и другую истину: все-таки мачеха не совсем еще успокоилась. Ошибки быть не могло: Шарлотта всячески старалась использовать свое преимущество до конца и, по всей видимости, решила, что лучше всего будет сделать это, доказав, что уверения, которые она вырвала у Мегги в мерцании серебра и хрусталя роскошной холодной гостиной, не только пролили масло на взволнованные воды ее сомнений, но и пропитали этим благотворным веществом все их взаимоотношения насквозь. Признаться, она даже перешла границы разумного, всячески демонстрируя свою способность отплатить с лихвой за оказанную услугу. «Что же за такая особенная услуга?» – могла бы спросить Мегги; ведь если Шарлотта говорила правду, то услуга выходит не такая уж и большая. В самом деле, если все обстоит именно так, как утверждает Шарлотта, то слово правды, сорвавшееся невзначай с губ княгинюшки, ничему помешать не может. Право, будь Мегги сейчас в состоянии подмечать смешное, она бы немало повеселилась, видя, как ее умница-мачеха запуталась в собственных хитростях. По-видимому, в представлении Шарлотты держаться с падчерицей по-дружески означало всеми доступными способами намекать, что Мегги одним своим словом разрушила все недоразумения, благодаря чему между ними снова установились самые безоблачные отношения. Все улажено, и даже призрак размолвки больше не встанет из могилы. Версия, безусловно, отрадная, но ведь, пожалуй, и самую капельку опрометчивая? И действительно, в течение недели у Мегги появились подозрения, что ее дорогая подруга несколько опомнилась. Несомненно, муж Мегги уже подал Шарлотте благой пример, да и уверения самой Мегги в неизменном доверии к его любовнице пришлись как нельзя более кстати, но все же она в воображении невольно пыталась объяснить любые внешние перемены в поведении мачехи скрытым влиянием Америго. Как известно, княгинюшка нечасто давала волю фантазии, но уж в том, что касалось отношений между этими двумя, она не знала удержу. Закрытое от всех пространство, не заполненное какими бы то ни было подробностями, Мегги населяла самыми невероятными образами; они толпились, словно группы неведомых существ, притаившихся в сумрачной чаще леса, то проступая из темноты, то снова растворяясь во мраке. Одно отличало их всех – они постоянно пребывали в движении. Мало-помалу Мегги совершенно оставила свои прежние представления о блаженстве, которое становится непрочным просто в силу своей чрезмерности. Ей уже не мерещилась парочка пылких возлюбленных из какой-нибудь оперы Вагнера (эти сравнения являлись из самой глубины ее души), сплетенных в страстном объятии посреди зачарованного леса, на романтической зеленой полянке, какие рисуются нам в мечтах о лесных чащобах старой Германии. Напротив, теперь картина затянулась туманной дымкой, в которой смутно угадывались вереницы неясных фигур, растерявших, увы, всю свою прежнюю уверенность.

Вследствие этого, хотя в те дни они с Америго даже почти и не пытались создать видимость непринужденного общения (Мегги с самого начала предчувствовала, что так будет), она по-прежнему была убеждена, что он ничем не защищен в случае, если Шарлотте вздумается осуществить свое личное неотъемлемое право перейти в наступление. А потому она мысленно все еще видела его приводящим в движение всевозможные рычаги, переключающим ток, а вернее сказать – прилагающим все усилия к тому, чтобы смягчить, приглушить ситуацию, настойчиво направляя свою сообщницу к какому-то совершенно новому повороту дороги. Что касается его отношения к самой Мегги, день ото дня становилось заметнее, что ее муж проявляет поразительную изобретательность в своих стараниях возместить ей недостаток той неподдельной искренности, от которой им пришлось отказаться столь радикальным образом. Возможно, и у него самого губы уже потрескались от жажды, иссушившей горло княгинюшки, и он познал мучения пилигрима, который заблудился в пустыне и прислушивается с тоской: возможно, раздастся среди песков невозможный плеск воды. Именно таким представляла его Мегги, когда особенно нуждалась в поддержке, чтобы сохранить достоинство в жестокой борьбе с собственной тихой, но неумолимой страстью, которую никакие его прегрешения так и не смогли задушить. Много было одиноких часов, когда Мегги оставляла всякую заботу о собственном достоинстве; были и другие, когда княгинюшка, пробираясь легкокрылой пчелкой в потаенный улей своего сердца, заполняла его кладовые запасами нежности, словно медовым нектаром, собранным с луговых цветов. Со стороны могло показаться, что Америго не отходит от нее ни на шаг, на самом же деле он затерялся в ровной серой мгле, беспомощно шаря вокруг в поисках выхода, и продолжаться это могло до бесконечности. Было мучительно видеть его таким, но из этого тупика он мог выйти только сам. Мегги ничего больше не могла для него сделать; она и так уже