Золотая чаша - Генри Джеймс

их состояние сохранности, но теперь он просто-таки не в меру пристрастился к этому занятию. Если Мегги случалось пройти мимо, он оборачивался и улыбался ей, и неизменная мелодия, которую он мычал себе под нос, рассматривая произведения искусства, обретала вдруг – или это только казалось Мегги? – особую глубину. Словно он на ходу напевал сам себе песенку sotto voce[56], – а иногда возникало также впечатление, будто Шарлотта держится где-то поблизости, прислушивается к его пению, но из-за некоего оттенка этого пения не решается подойти.

С самого первого дня замужества Шарлотта оказывала мистеру Верверу различные знаки внимания и в первую очередь проявляла интерес к собранным им редкостям, всячески показывала, как ценит его вкус, не сдерживала своей прирожденной страсти к красивым вещам и с благодарностью принимала все, чему он мог ее научить по этой части.

Мегги в свое время отлично заметила, как та вовсю «разрабатывает» этот – к счастью, вполне естественный – источник теплых чувств. Шарлотта проявляла огромное рвение в этой области, можно даже подумать – чрезмерное, словно это была для них с мужем единственная возможная точка соприкосновения и только этим разреженным воздухом они могли дышать совместно. Мегги порой приходило на ум, не слишком ли Шарлотта ограничивает его, своими неумеренными похвалами побуждая замыкаться в одной-единственной сфере. Впрочем, мистер Вервер, разговаривая с дочерью, никогда на это не жаловался. Одного у Шарлотты не отнимешь: руководствуясь замечательно верным инстинктом, она умела не отставать от него в восприятии искусства и ни разу не допустила грубой ошибки или же откровенной глупости. В те летние дни Мегги невольно иной раз приходила в голову весьма странная мысль – а ведь, пожалуй, именно такой и должна быть идеальная жена. Особенно настойчиво эта мысль преследовала Мегги в те редкие моменты, когда под сводчатыми потолками «Фоунз» навстречу ей попадались sposi, как называл их Америго, совершающие свой ежедневный обход так единодушно и в то же время настолько порознь. Шарлотта шла чуть поотстав, рассматривая экспонаты с преувеличенным вниманием; останавливалась, когда останавливался ее муж, но на расстоянии одной-двух витрин или чего бы там ни было; если представить себе мистера Вервера держащим в руке, что скрывалась в кармане, невидимый шелковый поводок, накинутый на ее прекрасную шею, сравнение, пожалуй, оказалось бы не так далеко от истины. Мистер Вервер ни разу не дернул незримую нить, но поводок тем не менее наличествовал; мистер Вервер не тянул ее к себе, но Шарлотта шла за ним, не отставая. Присутствие жены ни в коей мере не мешало ему расточать дочери упомянутые нами мимические приветствия, которые княгинюшка находила такими трогательными, равно как и дочери, заметим, присутствие мачехи нисколько не мешало краснеть от удовольствия при таком проявлении отцовских чувств. Пусть это были всего лишь безмолвные, бессловесные улыбки, но каждая улыбка равнялась легкому потряхиванию крученого шелкового шнура, и Мегги переводила их в слова, которые удерживала в груди, словно кто-нибудь мог их подслушать, до тех пор, пока не отойдет подальше, пока за нею не закроется дверь, и только тогда произносила мысленно воображаемую отцовскую реплику. «Да, вот видишь, теперь я вожу ее на веревочке. Я веду ее навстречу ее судьбе, а она даже и знать не знает, что это за судьба, хотя в сердце у нее затаился страх. Будь у тебя возможность, какая есть у меня, ее мужа, приложить свое ухо, ты услышала бы, как гулко стучит ее сердце: тук-тук-тук. Она думает, что судьбой ее может оказаться то ужасное место, там, за океаном, – ужасное для нее; но она боится спросить, понимаешь ли ты? Боится и не спрашивать. И всего-то на свете она боится, со всех сторон видит опасности и грозные предзнаменования. Но она узнает – когда придет время».

А между тем единственной возможностью хоть на время принять вид той горделивой уверенности, которая так ей удавалась и так шла ее твердой и обаятельной манере, было для Шарлотты присутствие гостей, которые сменяли друг друга почти без перерывов. Собственно говоря, в доме постоянно толпилось множество народа – кто являлся к ланчу, кто к чаю, кто приезжал посмотреть дом, успевший прославиться обилием прекрасных вещей, так что Мегги все это «общество» снова начало казаться чем-то вроде водной струи, бесперебойно поступающей в бассейн, где плавает вся их компания наподобие резвых золотых рыбок. Безусловно, это помогало им одолевать трудную задачу общения друг с другом, ведь не будь гостей, их разговоры состояли бы преимущественно из пауз. Временами благотворное влияние визитеров приводило Мегги в восторг и изумление, а одним из наиболее ярких результатов стало то, что каждый из обитателей «Фоунз» мог оценить, какой глубокий смысл скрывается порой в самых поверхностных вещах. Изо дня в день они жили и дышали одной только поверхностью, пребывали в поверхностном целыми часами. В конце концов их жизнь стала напоминать просторную центральную залу в каком-нибудь доме с привидениями, этакую ротонду с высокими арками и застекленным потолком; пусть в зале царит веселье и смех, но многочисленные двери, открывающиеся из нее, ведут в зловещие кривые закоулки. Здесь обитатели дома встречаются друг с другом, прогнав со своих лиц всякое выражение, чтобы скрыть гложущее их беспокойство, и наглухо закрывают за собою двери – все, кроме одной, через которую по прямому коридору, затянутому тентом, еще возможна связь с внешним миром, откуда приходят гости, подобно тому, как цирковые артисты попадают по специальному проходу на арену цирка шапито. От Мегги не ускользнуло, что миссис Вервер весьма пригодились предыдущие успехи в свете; она приглашала погостить «личных друзей» (в Лондоне личные друзья Шарлотты служили обоим семействам постоянной темой для шуток), и те заметно скрашивали ее одиночество в эти тяжелые дни. Нетрудно было угадать, что лучше всего она чувствовала себя, когда ее на время отпускал страх наскучить им, истощив все припасенные приманки для их любознательности. Пускай их любознательность зачастую отдавала дремучим невежеством, зато гостеприимная хозяйка была умна и устраивала им бесконечные экскурсии по дому, ничего не пропуская, словно ее хлеб насущный зависел от количества полукрон, собранных за день от посетителей. Мегги встречала ее в галерее в самые неурочные часы во главе очередной компании гостей, видела, как та всеми средствами растягивает свою лекцию и с надменной улыбкой отметает прочь недоуменные взгляды, без которых в последнее время почти не обходилось дело. Глядя на это, наша юная приятельница, сама безвозвратно очарованная коллекцией, заново изумлялась про себя: как можно, чтобы женщина, такая правильная в некоторых отношениях, в других оказывалась