Золотая чаша - Генри Джеймс

Миссис Ассингем намекает, что и она пока стоит на бастионе, – хотя ее отвага, как выяснилось в следующую же минуту, в значительной мере обусловлена неуемным любопытством. Осмотревшись, Фанни убедилась, что остальные уже отошли далеко и не услышат их разговора.

– Ты в самом деле не хочешь, чтобы мы уехали?

Мегги слабо улыбнулась.

– А тебе в самом деле хочется уехать?

Приятельница залилась краской.

– По правде говоря… нет. Но мы готовы, ты ведь знаешь, по первому твоему знаку. Мигом соберемся – и прощай. Мы готовы на жертву!

– Ах, не надо жертв, – отозвалась Мегги. – Будь со мной до конца.

– Ну и хорошо, большего мне и не нужно. Было бы низостью с моей стороны… К тому же, – прибавила Фанни, – ты просто великолепна!

– Великолепна?

– Великолепна. И, знаешь ли, конец уже близок. Ты почти победила, – сказала миссис Ассингем.

Но Мегги ответила вопросом:

– Чего же я, по-твоему, добилась?

– Того, чего и хотела. Они уедут.

Мегги по-прежнему смотрела на нее в упор.

– Разве я этого хотела?

– О, не тебе говорить об этом. Это ему решать.

– Моему отцу? – спросила Мегги после короткого колебания.

– Твоему отцу. Он сделал выбор – и она уже знает. Теперь ей все стало ясно, но она не может ничего возразить, не может отказаться, не может и пальцем шевельнуть. Вот потому-то с ней такое творится, – сказала Фанни Ассингем.

Почему-то от ее слов перед мысленным взором княгинюшки возникла яркая картина – так всегда у нее бывало, чужие слова всегда воспринимались ярче, чем свои собственные. Она увидела вокруг себя лучи беспощадного солнца, пробивающиеся сквозь щели в шторах, и где-то там, снаружи, затерянную среди равнодушной природы Шарлотту, которой отказано даже в последнем милосердии спасительной правды. Вот она блуждает в одиночестве, без всякой помощи, бледная и безмолвная, покорившись судьбе.

– Она тебе говорила? – спросила Мегги.

Ее собеседница снисходительно улыбнулась:

– Мне не нужно ничего говорить – вот еще! Слава богу, я и сама кое-что вижу, каждый день вижу. – И пояснила на случай, если Мегги пожелает узнать, что именно: – Я вижу долгие мили океана и ужасную громадную страну, эти бесчисленные штаты, которые никогда еще не казались мне такими огромными и страшными. И наконец, я вижу: они продвигаются вглубь этой страны, день за днем, шаг за шагом, все дальше и дальше, и никогда не вернутся назад. Вот так просто – никогда. Я вижу то замечательное «интересное» место, где, как ты знаешь, в жизни своей не бывала, и еще совершенно точно вижу, что от нее потребуют интересоваться им всерьез.

– Так и будет, – задумчиво ответила Мегги.

– Действительно потребуют?

– Она действительно будет интересоваться.

Несколько времени после этих слов они смотрели друг другу в глаза, затем Фанни сказала:

– Она… Да, она будет такой, какой потребуется. И ведь навсегда, не правда ли? – Фанни говорила крайне доверительным тоном, но Мегги только молча смотрела на нее. Слова Фанни были огромны, и вызванные ими видения тоже были огромны, и все росли и росли. Однако миссис Ассингем, стоя посреди этих громад, продолжала довольно бодро: – Когда я говорю о том, что ты знаешь, я вовсе не хочу этим сказать, что у тебя есть на это какое-то особое право. Ты знаешь, потому что понимаешь, – а я его совсем не понимаю. Ничего не разберу, – призналась она почти грубо.

Мегги снова не торопилась отвечать.

– Ты говоришь об Америго?

Но Фанни покачала головой, как будто загадка Америго, вопреки всему, не требовала таких уж невероятных умственных усилий и ее давно заслонила другая. Мегги наконец поняла намек, которому следующие ее слова придадут еще более глубокий смысл. Она не собиралась называть больше никаких имен, миссис Ассингем сразу это увидела по ее глазам, но все-таки не удержалась от несколько нескромного замечания:

– Ты знаешь, что он сейчас чувствует.

На это Мегги медленно покачала головой, повторив недавний жест Фанни.

– Я ничего не знаю.

– Ты знаешь, как чувствовала бы себя на его месте.

Но Мегги снова ответила отрицательно:

– Ничего я не знаю. Если бы знала!

– Что же тогда? – подсказала Фанни, когда Мегги остановилась.

Но у Мегги уже не было сил продолжать этот разговор.

– Я бы умерла, – ответила она и быстро вышла из комнаты.

Через весь затихший дом Мегги направилась к себе; обошла зачем-то спальню, без всякой надобности переменила веер, после чего решила навестить затененные апартаменты, где в этот час Принчипино наслаждался послеполуденным сном. Мегги прошла через первую, пустую комнату, дневную детскую и остановилась у открытой двери. В просторной дальней комнате было прохладно, полутемно и так же тихо, как в первой. Главным предметом обстановки здесь была стоящая в самом центре роскошная историческая колыбель древних королей, которая, по рассказам, охраняла священный сон длинной череды престолонаследников и была подарена сыну Мегги в самом начале его жизненного пути любящим дедушкой. Тишина стояла такая, что почти можно было различить дыхание спящего ребенка. Первейший страж его снов находился тут же: отец Мегги устроился в кресле, сидел почти без движения, откинув голову и прикрыв глаза. Стройная сухощавая лодыжка, так часто выдававшая его волнение, покоилась на колене другой ноги, а непостижимое сердце скрывалось под неизменным безупречно свежим белым жилетом, проймы которого охотно служили опорой для прочно зацепившихся за них больших пальцев обеих рук. Миссис Нобль соизволила величественно удалиться, и все в комнате говорило о ее временном отречении, но ситуация была вполне обычная, и Мегги задержалась лишь затем, чтобы посмотреть. Она смотрела поверх своего веера, прижатого к лицу, смотрела так долго, что успела задать себе вопрос: спит ли отец или, заслышав ее шаги, нарочно сидит не шевелясь. В самом ли деле его глаза следят за ней из-под полуприкрытых век? Он ни о чем не спрашивает, и как же это следует понимать – так ли, что он предоставляет все решать ей? С минуту она наблюдала его неподвижность, и вдруг, словно вновь покорившись неизбежному, тихо вернулась в свою комнату.

Ее охватил довольно странный порыв – но это не было желание переложить хотя бы часть груза на кого-нибудь другого. Мегги не могла уснуть, как и в то утро, несколько дней назад, когда она смотрела на восход из своего окна. Эта сторона комнаты, обращенная на восток, сейчас находилась в тени, обе створки окна были распахнуты – Мегги всегда нравилось глядеть отсюда, сверху, будто с башни замка, примостившегося на скале. Стоя здесь, она словно парила над садом, над лесом, дремавшими в этот час в нестерпимо ярком сиянии солнечных лучей. Тенистые рощи