Золотая чаша - Генри Джеймс

Но от этого было ничуть не легче выносить мысли о Шарлотте, которая затеряна вместе с ним в этих обманчивых глубинах и у него ищет совета и руководства, пусть даже с привкусом горечи. Приходится заключить, что, услышав от нее рассказ об успокоительном заверении его жены, Америго поторопился предупредить Шарлотту, чтобы та не выражала слишком бурно свою радость и тем не выдала своего прежнего страха. Мегги дала ему время узнать о том, как беззаветно она лгала ради него, после чего целый день дожидалась, пока это знание отзовется в ней бог весть каким отраженным светом. Кто знает, говорила она себе в эти минуты, а вдруг бедняжка Шарлотта, сама того не желая, только ускорила события? Итак, миссис Вервер снова была в глазах Мегги «бедняжка Шарлотта», несмотря на то, что самой Мегги как будто пришлось склонить перед ней голову; а причиной тому – неотступные картины, преследовавшие нашу юную приятельницу. Вот Шарлотта наедине с князем, он строго отчитывает ее, перечисляя осложнения, какие могут воспоследовать для них обоих. Мегги так и слышала раздраженный вопрос Шарлотты: как же ей, во имя всего святого, держать себя, если ее смелость его не устраивает? И в пророческом порыве Мегги слышала также ответ Америго, произнесенный его чудесным голосом, каждая интонация которого была такой знакомой и родной: нужно все-таки остерегаться хоть немного, каждому за себя. И тогда княгинюшку вчуже пробирал холод, как и саму Шарлотту; как будто Мегги стояла у нее за спиной, когда та бросалась то в одну, то в другую сторону, нигде не находя покоя и отдыха. Любопытно было посмотреть, как Мегги, предаваясь подобным фантазиям, мечется по комнате, будто и впрямь следует невидимкой по пятам Шарлотты, пересчитывая ее бесполезные, напрасные попытки, отмечая про себя каждую ее остановку перед очередным препятствием.

Несколько дней подобных размышлений произвели значительную перемену в представлениях Мегги о предвкушаемом будущем торжестве, торжестве великодушном и невозмутимом, которое грезилось нашей юной приятельнице со времени вечерней сцены на террасе. Как мы знаем, ей тогда явилось видение погнутых золоченых прутьев, клетки с распахнутой дверцей и вырвавшегося на волю пленного существа; свободные движения этого существа были даже по-своему красивы, но очень скоро завиделся им предел, причем совершенно с неожиданной стороны, а случилось это во время недавнего разговора Мегги с отцом под огромными старыми деревьями. Именно тогда, вообразив лицо его жены, с печалью обращенное в ту сторону, куда отец смотрел так многозначительно, Мегги увидела, как бледнеет это лицо, и словно вдруг поняла, отчего после пугающих слов отца мысленно назвала Шарлотту «обреченной». Повторю: как бы ни кружило и ни металось в те дни ее воображение, Мегги то и дело останавливалась, замирая, словно смотрела на все происходящее серьезными глазами Шарлотты. А видела она при этом неизменно одно и то же: фигуру невысокого, тихого джентльмена, как правило в соломенной шляпе и белом жилете с синим галстуком, с сигарой в зубах и руками в карманах; чаще всего он был виден со спины, задумчиво и неторопливо мерявший шагами уходящую вдаль перспективу парка. В течение недели или двух Мегги не раз случалось красться на цыпочках за своей мачехой из комнаты в комнату, от окна к окну, по всему огромному дому, но та и тут, и там, и везде лишь озиралась тревожно, словно вопрошая судьбу. Нет сомнения, ей пришлось столкнуться с чем-то совершенно непривычным, с каким-то новым затруднением и началом новой заботы, которые она носила с собой в узелке, свернутом из тряпицы упрека, покорно принятого ею от возлюбленного, – носила с собой и повсюду искала, но не находила уголка, где бы можно было без опаски оставить свою ношу. Тщательно скрываемая серьезность этих долгих и бесплодных поисков могла показаться до смешного нелепой на более иронический взгляд, но Мегги, как мы видели, и всегда-то была мало склонна к иронии, теперь же запасы этого ценного продукта у нее почти совсем истощились. Бывали минуты, когда от одного взгляда на мачеху из какого-нибудь укромного уголка у Мегги перехватывало горло, и она едва удерживалась, чтобы не сказать ей: «Держись, бедненькая моя, не бойся так сильно, все как-нибудь уладится».

Впрочем, размышляла Мегги, на это Шарлотта могла бы ответить, что ей легко говорить; даже такие слова почти ничего не значат, пока задумчивый человечек в соломенной шляпе маячит вдали и точно все колдует, все плетет свои чары. Куда ни посмотришь, вечно он тут как тут и неизменно погружен все в то же занятие; и вот удивительная вещь – Мегги раз или два ловила довольно ясные намеки на то, что он и сам понимает, какое производит впечатление. Только уже какое-то время спустя после того долгого разговора в парке Мегги начала сознавать, насколько глубоким и откровенным было в тот раз их общение, насколько они раскрылись друг перед другом. Из-за этого они теперь сильно напоминали пару приятелей-забулдыг, только что отвалившихся от стола, на который за минуту перед тем опирались локтями и над которым осушили до последней капли свои налитые до краев кружки. Кружки все еще стоят на столе, но они перевернуты кверху дном, и дружным собутыльникам не остается ничего другого, как подтвердить своим благодушным молчанием, что выпивка и впрямь была что надо. Положительно, Мегги с отцом расстались тогда, так сказать, упившись до предела, и все, что происходило между ними потом, по мере того, как июль приближался к концу, только подкрепляло подобную аллегорию. Собственно говоря, между ними ничего и не происходило, кроме разве того, что они смотрели друг на друга с бесконечным доверием; слова были уже не нужны, и когда отец с дочерью встречались бездонными летними днями, хотя бы даже без свидетелей, когда целовались, увидевшись утром или прощаясь на ночь, или при любом удобном случае, ведь встреча друг с другом всегда приносила им радость, которую они выражали нимало не стесняясь, – да скорее птицы небесные стали бы огорчать друг друга, напоминая о мирских заботах, нежели мистер Вервер и Мегги в такие минуты. Вот и внутри дома, где на этот раз собралось больше обычного сокровищ, дожидающихся отправки за океан, Мегги иной раз только издали глядела на отца, – к примеру, из конца в конец большой галереи, гордости поместья, – будто она – юная интеллектуалка, странствующая по залам музея с «Бедекером»[55]в руках, а он – невежественный джентльмен, которому и «Бедекер» незнаком. У него всегда была привычка время от времени осматривать свои приобретения, проверяя