Опасная профессия - Жорес Александрович Медведев

письмо, но выражал уверенность, что поскольку я нахожусь в Лондоне, то проблем с приездом в США у меня не будет. Мне предоставляли грант на перелет в оба конца, гостиницу в Сан-Франциско и неделю экскурсий по университетам. Отдельно пришло приглашение посетить Гарвардский университет до или после конгресса. С профессором Брауном я не был знаком и понял, что приглашение было сделано по ходатайству Лернера и Добжанского, входивших в оргкомитет и возглавлявших кафедры генетики животных и популяций в том же Калифорнийском университете. Я ответил согласием, но пояснил, что для поездки в США мне требуется разрешение от посольства СССР в Лондоне, так как мой паспорт выдан со штампом «для частной поездки в Великобританию».

Без промедления я отвез оригинал приглашения и паспорт в советское посольство вместе с заявлением на имя посла. В нем я просил разрешения на участие в Генетическом конгрессе, объясняя, что моя годичная поездка в Лондон была предназначена и оформлена именно для работы в области биохимической генетики. Через три дня меня по телефону «срочно» пригласили в посольство к консулу Кондратьеву и секретарю Абрамову. Беседа с ними состоялась 28 марта. Довольно сухо они объяснили, что, обсудив мое заявление с атташе по науке, посол принял решение об отказе. По его мнению, в Великобритании много ученых и лабораторий, где я могу обсуждать проблемы генетики, и поездка в США отдельно от советской делегации, формируемой в Москве, не считается целесообразной. Я немедленно позвонил Брауну и Лернеру и сообщил им о полученном отказе. Оргкомитет конгресса направил в Москву письмо Н. В. Турбину с просьбой о включении Жореса Медведева в состав советской делегации. Отдельное письмо отправил Турбину президент Генетического общества США, профессор М. М. Грин (M. M. Green), в котором он сообщил, что Медведеву предложили возглавить секцию по генетике процессов старения. Копии этих писем были посланы и мне. Ответов от Турбина не последовало.

Практически я мог бы без особых проблем приехать на конгресс вместе с британскими коллегами. Ни в Англии, ни во Франции, ни в других западных странах национальные делегации с руководителем для участия в конгрессах и конференциях не формируют. Каждый ученый принимает решение самостоятельно, тем более в случае оплаты расходов приглашающей стороной. Любая лаборатория записывает такие приглашения в свой актив и упоминает о них в годовых отчетах как о достижениях. Американскую визу в мой паспорт поставили бы на основании письма Брауна, не обращая внимания на советские отметки. Отрицательный ответ посла на мою просьбу я мог бы проигнорировать. Следить за моими научными делами не входило в обязанности посольства. Его необоснованный и нелогичный отказ был явно рассчитан на какую-то мою акцию протеста и конфронтацию. Находясь в Англии уже почти три месяца, я не сделал ни одного заявления, не давал интервью, не написал ни одной газетной статьи, несмотря на множество предложений из разных стран. Одна только русская служба Би-би-си приглашала меня в свою студию больше двадцати раз, подчеркивая, что все выступления на радио оплачиваются гонораром. Из Телевизионного центра было несколько приглашений на дебаты. Многие университеты заказывали мне лекции о диссидентском движении и о правах человека в СССР. Через две недели после приезда в Лондон мне передали через знакомую большое письмо от сотрудника радиостанции «Свобода», который убеждал меня в необходимости попросить политического убежища. Он объяснял мне, что после неизбежной конфискации в ближайшем будущем моего паспорта просить убежища, дающего множество льгот, включая денежное пособие, уже нельзя. Я воспринял это письмо как запланированную провокацию и не стал на него отвечать. Я понимал и без радиостанции «Свобода», что власти СССР хотели бы от меня избавиться навсегда. Но для легальности указа о лишении гражданства нужен предлог. Моя прошлая активность и публикация книг до приезда в Англию таким предлогом стать не могли. Человека, нарушившего законы, тот же закон не разрешает отправлять за границу. У любого подозреваемого в преступлении в любой стране прежде всего отбирают загранпаспорт и берут подписку о невыезде. Разрешение на легальную поездку в Англию вместе с семьей, обеспеченное положительной характеристикой, было моей полной юридической реабилитацией.

Провокационные письма приходили и из СССР, иногда и от известных правозащитников. Меня с удивлением спрашивали, почему я молчу, почему не рассказываю о преступлениях советского режима, о психиатрических расправах, о преследованиях Сахарова и Солженицына, о задушенной Чехословакии и т. д. Недоуменные вопросы такого рода, хотя и не в столь резкой форме, приходили и от некоторых моих друзей – Льва Копелева, Лидии Чуковской, Валентина Турчина. Солженицын прислал через Хедрика Смита письмо, в котором упрекнул меня в том, что я где-то упомянул «советское правительство», «а надо было бы сказать “советский режим”». Как он узнал о моей фразе, сказанной на английском языке по телефону канадскому журналисту, которому я отказывал в интервью, остается для меня большой загадкой. «Своими ушами слышал», – писал Александр Исаевич, не знавший английского.

Не могли даже мои друзья понять, что я действительно хотел вернуться домой в начале следующего года. Сферой моих интересов была наука, а не политика. Моими противниками были партийные бюрократы, а не Советский Союз, современная реальность исторической России. Я чувствовал себя свободным человеком в любой обстановке. У меня, кроме того, была семья, сын в СССР, брат, родственники и друзья, и все они теперь оказывались заложниками любых моих заявлений. Был и родной дом в Обнинске. Рита и Дима вообще не знали о существовании таких процедур, как конфискация паспорта.

В апреле пришла в Лондон печальная весть из Обнинска о смерти Елены Александровны Тимофеевой-Ресовской. Николай Владимирович оставался без нее совершенно беспомощным. Генетический конгресс в Сан-Франциско единодушно принял в июле послание великому генетику, выразив ему глубокие соболезнования.

Давайте сохраним это в тайне

В середине марта меня пригласил на свой семинар в респектабельной Лондонской школе экономики и политических наук (LSE) Питер Реддавей (Peter Reddaway), известный специалист по советологии. После семинара мы беседовали в его кабинете. Питер свободно говорил по-русски. Он очень похвально отозвался о моей книге, которую лишь недавно прочитал. «Где вы собираетесь ее печатать?» – спросил он. «Какую книгу вы имеете в виду?» – не понял я. Он снял с полки папку. В ней я обнаружил крупноформатные фотографии с микрофильма множества моих заметок и наблюдений, многие среди них о Солженицыне. Этот микрофильм незадолго до отъезда я оставил у надежного друга, чтобы сохранить черновики в случае пропажи рукописных оригиналов, всего около двухсот машинописных страниц. «Питер, – сказал я, – эта работа не для печати, она не