Золотая чаша - Генри Джеймс

на то пошло! Мегги воплотила свою идею в действие сразу же после обеда, прежде, чем гости разошлись, пригласив всю компанию к себе на Портленд-Плейс, пригласив настойчиво, с полным пренебрежением к общепринятым правилам приличий, и именно в том же составе, если они ничего не имеют против – ей хочется видеть у себя точно тех же людей. О да, она снова чувствовала, что ее заносит; примерно так же могло бы выглядеть, если бы она вдруг чихнула десять раз подряд или ни с того ни с сего принялась распевать комические куплеты. Логические пробелы в ее поступках ощущались как перебои в физическом движении. Мегги сама пока толком не понимала, для чего эти люди ей понадобились и что ей, собственно говоря, с ними делать, но, сохраняя благопристойную сдержанность, Мегги внутренне прыгала от восторга при одной мысли о том, что она наконец-то кое-что предприняла. Ей чрезвычайно понравилось чувствовать себя в центре внимания, средоточием всеобщего изумленного интереса. Не так уж и много значил для нее их интерес – их, смущенных и растерянных шестерых гостей; Мегги вдруг пришло в голову, что она, пожалуй, способна погнать их, куда захочет, словно стадо испуганных овец. Нет, вся острота ситуации, весь смак заключался в том, что ей удалось, что называется, переключить на себя внимание Америго и Шарлотты, хотя она на них ни разу даже не взглянула. Она приравняла их к тем шестерым, смешала с общей массой; на несколько минут они полностью перестали выполнять свои функции – словом, в потрясении и ошеломлении покинули свой боевой пост. «Они оцепенели, оцепенели!» – ликовала Мегги про себя. Ее страхи отступили при виде того, как потерялись эти двое.

Как видим, восприятие внешних проявлений сильно опережало у Мегги понимание причин, но она тут же и решила, что, если бы удалось разобраться во внешних сложностях, распихать их по своим местам, сразу вышли бы на свет и причины, скрывающиеся за ними и трудноразличимые из-за внешнего беспорядка. Разумеется, нельзя сказать, что князь и миссис Вервер поразились, видя, как она проявляет учтивость по отношению к гостям. Ее приглашение было как раз далеко не учтивым. Мегги так бесцеремонно обошлась без освященных временем тактичных оговорок, бесконечных «если» и «как получится», что приглашенные вполне могли, если бы захотели, ответить отказом. Но вся выгода ее плана, ради выполнения которого она пошла на такие беспрецедентные меры, состояла в том, что приглашенные – именно те люди, какие они есть. В том, что она вдруг так расхрабрилась перед людьми, которых прежде боялась. Некоторое время спустя, заметим мимоходом, Мегги перестала придавать значение тому, что они за люди, но в настоящую минуту, пригласив домой именно эту группу знакомых, она с упоением ощущала, что ей удалось разбить лед в точности там, где он лежал особенно толстым слоем. И что еще более неожиданно, то же самое ощущение возникло, видимо, у ее отца; во всяком случае, как только все ушли, он сделал то, чего она уже не чаяла дождаться, и сделал это, как делал все, за что брался, настолько просто, что не осталось места ни для каких дальнейших расспросов, никакой возможности выискивать, как он сам выражался, «заднюю мысль». Он высказался напрямик, коротко и ясно, и совершенно без всякой связи с предыдущим разговором, если не считать намека на возможность что-то упустить, покинув здешние пределы:

– Пожалуй, мы с тобой все-таки никуда не поедем, правда, Мег? Здесь как раз стало так приятно.

Вот и все, без всяких предисловий. Его слова очень сильно подействовали на Мегги, а еще сильнее – на Америго и Шарлотту, за которыми Мегги потихоньку наблюдала, едва дыша. Для нее теперь все настолько встало на свои места, что она была способна оценить реакцию этой парочки, несмотря на то, что по-прежнему не поднимала на них глаз. Итак, несколько головокружительных минут Мегги, не глядя, различала их по обеим сторонам от себя – огромные фигуры, больше, чем в жизни, больше мысли, больше любой опасности или безопасности. Итак, несколько захватывающих дух мгновений она обращала на них не больше внимания, чем если бы их совсем не было в комнате.

Никогда еще она не поступала с ними подобным образом, даже вот только что, когда пробовала свои силы на мэтчемской компании. Теперь она отгородилась от них еще полнее, и воздух звенел от их молчания, пока Мегги болтала с отцом, словно ей больше ни до кого и дела не было. Он замечательно задал тон своими словами о приятности, – приятности того же разряда, что и его удавшийся обед, – которая может послужить оправданием их отказа от задуманного путешествия. Выходило, что ими движет исключительно эгоистическое желание еще и еще раз насладиться подобным времяпрепровождением. Мегги с удвоенной энергией бросилась в беседу, удерживая внимание отца; она улыбалась, болтала и все это время не переставала спрашивать себя: «К чему он это сказал? Вот в чем вопрос: к чему он это сказал?» Она снова и снова искала в нем те признаки, к которым ее приучили тревоги последних дней, и считала минуты потрясенного молчания тех двоих. Именно это молчание, чувствовала она, и делало их такими огромными. Вспоминая тот день, Мегги не могла определить точно, сколько времени продолжалось молчание, но оно тянулось и тянулось, словно она сама натягивала веревку до последней невозможности – право, в более простой ситуации такой момент назвали бы неловким. Однако десять минут спустя, направляясь домой в карете, куда князь поспешил усесться, едва только объявили его экипаж, десять минут спустя Мегги еще сильнее натянула веревку, так что та едва не лопнула. Князь не дал ей задержаться у дверей, как задерживаются обычно за сплетнями при окончании подобных вечеров; Мегги со своей новообретенной восприимчивостью истолковала это следующим образом: ему не терпится смягчить для нее странное впечатление от того, что ни он, ни Шарлотта не поддержали решения, обсуждавшегося или, вернее сказать, принятого у них на глазах. У него было время понять, как это могло выглядеть со стороны, и, чуть ли не силком усаживая ее в карету, он, видимо, считал необходимым предпринять какие-то действия по этому поводу. Наверняка его мучила некая неопределенность, связанная с нею, но он уже собрался что-то сглаживать и исправлять, и Мегги, со своей стороны, довольно ясно представляла себе, что это могло быть. Но, усаживаясь в карету, она уже была готова, чему, по правде сказать, и сама немало удивлялась. Тянуть было нельзя, и она сразу же перешла прямо к делу.

– Я была