Магический мир. Введение в историю магического мышления - Эрнесто де Мартино

что Де Мартино имеет в виду под «топографической проверкой»: речь идет о проверке эффективной реальности отдельных паранормальных способностей, собранных вместе согласно классификации, берущей начало из метапсихики.

3. Этнографические источники и «этнологические документы»

В этой оптике Де Мартино начинает исследовать этнографические тексты и переписывать, каталогизировать и приводить в порядок «документы», которые могут послужить «косвенным доказательством» реальности магических сил среди «народов природы». Текущие классификации в области метапсихики служат ему названиями (Де Мартино, наверное, назвал бы их «рубриками») для организации свидетельств паранормальных феноменов из разнообразных досье: многие записи из сборника № 3 – это антологии «документов» подобного рода, иначе попадающие в рубрику «этнологический документ» или «метапсихический документ», с названием, относящимся к определенной «паранормальной способности», как, например, ясновидение, предвидение, телепатия, телекинез, эктоплазмия, нечувствительность к огню, криптесезия[599].

На этой стадии исследования «этнологический документ» считается достоверным свидетельством присутствия магических сил среди «народов природы», так как он был предоставлен «европейским наблюдателем, достойным доверия». Потом ему сопутствует «метапсихический документ», указывающий на похожие, если не одинаковые, силы в экспериментальном контексте лаборатории парапсихологов[600]. В конспектах этнографических текстов, организованных вокруг проблемы свидетельств паранормальных феноменов, Де Мартино изолировал самые значительные отрывки. Как только они были записаны, их можно было объединить с другими похожими отрывками и использовать, вне зависимости от контекста их происхождения, как «этнологические документы»[601].

Несмотря на свое невероятно критическое отношение к теориям антропологов-эволюционистов, Де Мартино ведет свою работу над этнографическими источниками, следуя методу, не слишком далекому от работ Джеймса Джорджа Фрейзера. Он собирает «факты» из самых разных этнографических контекстов и организует их согласно критериям, подчиняющимся совершенно поверхностной и незаинтересованной классификации по отношению к культурному измерению самих «фактов». Де Мартино предпочитает не только тексты антропологов-эволюционистов, кажется, что его теоретические интересы (например, вопрос о происхождении религии) гораздо в большей степени укоренены в антропологической мысли начала ХХ века, чем в современных ему направлениях[602]. Тема этнометапсихики, через которую Де Мартино приближается к теме магизма, в большой степени опирается на работу Эндрю Ланга «Создание религии» (1900), из которой он черпает как идею необходимости удостоверить эффективную реальность магических сил, так и параллелизм между магическими верованиями примитивных народов и паранормальными опытами в Европе[603].

Де Мартино, в большей степени, чем к недолюбливаемому Фрейзеру, обращается к Люсьену Леви-Брюлю, чьи труды знает очень хорошо, и, несмотря на свое неодобрение натуралистических основ его работ, не один раз к нему возвращается. Арнальдо Момильяно заметил с большой тонкостью важный переход, случившийся между двумя книгами Де Мартино в отношении к использованию этнографических документов, который составляет существенное нововведение «Магического мира»: в «Натурализме и историзме», пишет Момильяно, Де Мартино отчасти похож на Кантони, работая над материалами из вторых рук, – имея в виду, как в одном, так и в другом авторе, недостаток внимания и особенного интереса к «этнографическому документу» в его целостности и конкретном значении[604]. Перед работой над магизмом Де Мартино знает и использует только косвенную этнографию, плод, в свою очередь, разнородных сопоставлений. Однако в попытке превзойти это ограничение Де Мартино не отвергает той модели, благодаря которой зародился его интерес к этнологии, а вдохновляется ею, следует ее шагам, и старается обзавестись, насколько это возможно, прямыми этнографическими источниками для сравнения[605]. Интерес к документу не приводит (пока что) Де Мартино к практической этнографии от первого лица.

Некоторые подготовительные заметки из этого периода к труду об Аранда, в которых он открыто размышляет над проблемой полевых исследований, Де Мартино заступается за этнологию на основе косвенных документов и приходит к тому, что опровергает, во имя исторического метода, аргументы защитников практического исследования:

Решительным достоинством настоящей работы является возражение против идеи о том, что нельзя написать монографию об этнологической цивилизации, лично не посетив место исследования хотя бы раз. Но я верю, что подобное мнение зародилось из-за типичного позитивистского недопонимания о различии между физическим экспериментом (для которого, конечно, необходима практика в лаборатории и наличие экспериментального материала) и опыта с точки зрения историографии, то есть памяти и понимания определенного культурного факта. Я никоим образом не хочу отрицать стимула, происходящего от материального присутствия при конкретной жизни той или иной цивилизации: и уж тем более скрыть досаду о том, что мне не довелось участвовать в какой-либо экспедиции. Но по причине особенной природы этой монографии, недостаток прямого контакта не является решающим, в принципе. Для понимания нет необходимости в посещении исследователем цивилизации под вопросом, но есть необходимость в идеальном присутствии, которое зависит от определенных условий. Замечательно, что Греческая и Римская цивилизации, или примитивное христианство, или эпоха коммун, или Реформа и т. д., то есть культурные образования, которые мы не можем сегодня наблюдать своими глазами, оказываются гораздо более живыми в нашей историографической памяти, чем этнологические цивилизации, за которыми так долго следили и которые так широко изучали напрямую. Никто из нас сегодня не может присутствовать при Элевсинских мистериях, и все же, их смысл для нас прозрачнее, или, по крайней мере, не так далек, как ритуалы посвящения Арунта, хоть Спенсер и Гиллен и присутствовали при них в качестве посвященных. Если бы материальное присутствие, которое позволяет нам этнология, на самом деле имело такой вес для понимания, ни одна историческая наука не была так развита, как этнология, и все же, этнология только-только делает свои первые шаги, несмотря на огромное количество собранного, упорядоченного и классифицированного материала[606].

Это интересный отрывок, который одновременно будто бы подтверждает и опровергает замечания Момильяно о «Магическом мире», согласно которым «сам факт того, что ему не довелось участвовать в полевых исследованиях и что он вынужден довольствоваться чужими наблюдениями, доставляет неудобство не только ему, но и читателю»[607]. Очень точное замечание, которое, наверное, позволяет увидеть то, что Де Мартино не признает открыто; или, может быть, парадокс, на который наталкивается современный читатель «Магического мира», произведения настолько же теоретически смелого, насколько отсталого с точки зрения метода, которые не соответствует времени своей публикации.

4. От «Очерков» к «Магическому миру»

Примером, по правде сказать, экстремальным и изолированным, первого метода работы над этнографическими источниками, являются конспекты книги отца Анри Трийа, «Пигмеи экваториального леса» (1932). Из целого тома (более 500 страниц) Де Мартино выбирает только несколько отрывков, переписанных в оригинале под номерами от 1 до 7, которые он потом использует в итальянском переводе почти во всех последующих работах, с «Очерков» и вплоть до «Магического мира». Речь идет о достаточно коротких