Экспедиция надежды - Хавьер Моро

приюта Исабель Сендаль. Ее отличает самоотверженность в исполнении своего долга, любовь и нежность к детям, ко всем и каждому из них она относится как к родным; с беспримерным мужеством она сопровождает экспедицию на Филиппины, чтобы не терять малышей из вида, в то время как ее собственный сын и Кандидо остаются в Пуэбле на попечении епископа». Заканчивал он письмо следующей просьбой: «дабы подтвердить перед народом мою роль в организации этого предприятия, а также ради признания заслуг перед Короной и укрепления моего авторитета, ходатайствую о вручении мне ордена Карла III; засвидетельствовать доказательства, точнее, почетные достижения, может Совет по делам Индий». Просьба его не была удовлетворена, скорее всего, из-за доклада вице-короля, в котором Итурригарай постарался уклониться от ответственности, выставив Бальмиса жертвой собственных «капризов и самоуправства».

72

Пока дети с исследовательским пылом носились по судну, Исабель устроилась в своей каюте – на этот раз ей удалось заполучить отдельную – и начала писать. Она боялась погибнуть в этом плавании, и ее уже не влекло неведомое, как при отъезде из Ла-Коруньи. Перспектива провести долгое время на борту воспринималась как наказание, как еще одно схождение в ад. Но Исабель была готова к этому во искупление своих грехов, хотя всегдашняя бодрость духа ей изменила. Поскольку ей не с кем было поделиться и некому открыть свою сердечную тайну, она решилась до отхода судна довериться старому другу, тому, кому она задолжала ответное письмо: «Пользуюсь коротким пребыванием в Акапулько, откуда ходят почтовые корабли в Перу, чтобы написать Вам и выразить свои самые искренние пожелания выздоровления, – обращалась она к Сальвани. – На днях мы отправляемся на Филиппинские острова. Это долгое и опасное путешествие, и, если Богу будет угодно сохранить мою жизнь, через несколько месяцев я вернусь в Пуэблу к своему сыну: он остался на попечении епископа. Вы были правы, говоря, что человек считает, будто выиграл, когда одерживает победу, но затем всегда начинается новое сражение. Битва, которую веду я, проиграна заранее. Но сердцу неведомы триумфы и поражения. Поэтому я и отправляюсь на другой конец света. Делюсь с Вами этим признанием в силу дружбы, связывающей меня и Вас, – человека самого удивительного и дорогого мне в этой экспедиции. От души желаю Вам величайших успехов, – уверена, Вы их уже достигли! – и пусть в конце пути Вам удастся обрести долгожданное здоровье и вожделенный покой. Тем временем я последую Вашему совету: приму вызов, отброшу сомнения и буду двигаться вперед, преодолевая одно препятствие за другим, хотя порой это и кажется невозможным…»

Это письмо казалось туманным и вместе с тем кристально ясным, но в руки Сальвани оно попало долгое время спустя, когда он блестяще завершил тяжелейшие прививочные рейды в Андах, вписав незабываемые страницы в историю. Городские власти Пуно, Оруро и Ла-Паса выразили доктору восхищенную благодарность за труд и ходатайствовали о присуждении ему звания почетного рехидора. В отличие от Бальмиса, Сальвани проявлял больший интерес к индейскому населению, считая его гостеприимным и заботливым; продвигался он медленно, причем не только из-за сложного рельефа, но и потому, что посвящал много времени изучению туземных поселений, их обычаев и образа жизни.

Письмо застало его в Ла-Пасе, первом городе Королевской аудиенсии[80] Чаркас, в вице-королевстве Буэнос-Айрес, на высоте трех тысяч шестисот метров над уровнем моря. Он со всем рвением стремился в этот город, вопреки рекомендациям врача из Арекипы, который лечил его от хронической болезни легких. Доктор предупреждал, что коль скоро радикальное исцеление от такого серьезного недуга невозможно, то путешествие в горы окажется слишком трудным и рискованным. Но Сальвани пренебрег советами медика и продолжил свое странствие, пересекая долины, горные хребты и реки, терпя солнечные ожоги, дожди и снега, а также перепады температур, что повлекло за собой сильнейшие ревматические атаки. Помимо того, по прибытии в Ла-Пас из-за горной болезни у него опять развилось кровохарканье. Он всегда держал под рукой подаренный Исабель алый платок; он и сейчас сжимал его, читая письмо. Сальвани изо всех сил старался не поддаваться эмоциям. Он понял, хотя это и не звучало открыто, что Исабель страдает от любви, к которой он не имеет никакого отношения. Какой наивной ему теперь казалась выстраданная мечта о том, как они вместе с Исабель поселятся в каком-нибудь солнечном уголке с сухим климатом и начнут лечить людей… Время представлялось ему гигантской волной, которая смывает все – здоровье, любовь и, как сейчас, последние надежды. Письмо заставило его вернуться к реальности: он болен, одинок и бессилен перед враждебной силой природы, но стремится выполнить непосильную задачу – спасти целый континент от библейского мора.

После прочтения письма он почувствовал себя хуже, потерял аппетит и в конце концов был вынужден вызвать врача.

– Вы жалуетесь на перемежающуюся лихорадку, круп, а что еще?

– Боль в груди. И вот здесь, – Сальвани указал на сердце.

Врач прослушал его:

– Это сердце.

– Вот оно и болит.

– Ну-ка, давайте попробуем отделить ложные симптомы от настоящих…

– Все настоящие, доктор.

– Я не ставлю под сомнение вашу искренность, Боже упаси, но вы как медик знаете, что некоторые симптомы вызваны скорее упадком духа, нежели болезнью… Лихорадка, скорее всего, обусловлена малярией.

– Да, а круп – дифтерией.

– А боль в груди – чахоткой. Но сердце бьется ровно, – заключил врач, снимая трубку и кладя ее на стол.

– Но все-таки мне больно.

– Наверное, виной тому переутомление и общее истощение.

– Наверное.

Причиной боли стало чувство безысходного одиночества, захлестнувшее его после чтения письма, но этого он врачу сообщить никак не мог.

В действительности Сальвани отдавал себе отчет в том, что впереди лежит еще огромная неохваченная территория, что сам он не в состоянии ни продолжать путешествие, ни вернуться в Испанию. Он находился в тупике. Единственным доступным решением было получить должность в Америке, выбрать себе место с умеренным и здоровым климатом, при этом относительно сухим, и доживать остаток дней в одиночестве, но с достоинством, полностью оборвав связь с Филантропической экспедицией. Вдобавок к тому, что на реке Магдалена он ослеп на один глаз, в горах он вывихнул запястье, и оно потеряло подвижность.

– Теперь я могу только вакцинировать и писать, – говорил Сальвани.

Он обратился к министру Хосе Кабальеро, прося удовлетворить его ходатайство в связи с тем, что слишком болен для того, чтобы возвращаться в Испанию. Но ответа не последовало. Сальвани решил, что власти, встревоженные стремительно ухудшавшейся политической обстановкой и грозящим вторжением Наполеона, сочли его просьбу не заслуживающей внимания. Однако он продолжал отправлять послания, все более и более безнадежные,