Экспедиция надежды - Хавьер Моро

Антонио Гутьерреса и Исабель Сендаль; они вернутся в Мексику, а затем в Испанию». Губернатор наотрез отказался воспользоваться своей властью в поисках трех недостающих детей, сославшись на то, что это дело начальника экспедиции. Таким образом, не губернатор, а простой священник из прихода Санта-Крус помог найти троих юношей, чтобы доставить препарат в Китай. Перед отбытием Бальмис передал полномочия начальника Антонио Гутьерресу, посоветовав заказать все необходимое для обратной дороги, включая расходы на медикаменты и одежду для детей, а расходы адресовать королевской казне в Маниле. Исабель он поручил доставить двадцать шесть мексиканских детей вице-королю Итурригараю, чтобы тот вернул их в семьи.

Когда настал час прощания, все отправились провожать Бальмиса на маленький мол в порту. Пока китайские матросы грузили лодку, которая должна была отвезти Бальмиса и троих филиппинских подростков на фрегат «Дилигенсия», стоявший в бухте на рейде, Исабель не отходила от доктора.

– Не забывайте принимать свой рисовый отвар. Я положила вам в аптечку камфару: ее нужно смешать со спиртом и втирать в живот в случае приступа. И мелиссу для настоя. Вы ведь знаете, нужно много пить.

– Как же я буду без вас?

– Вы отлично справляетесь сами, доктор.

– Я хо… хочу поблагодарить вас, – прервал ее Бальмис, быстро моргая, – за то, что вы прогнали того священника…

– Какого священника? – изумилась Исабель.

– Ну, того, что приходил меня соборовать.

Исабель рассмеялась.

– Вас еще ждет много сражений!

Врач посмотрел на нее с нежностью – наверное, в первый раз.

– Вы считаете, что можно воевать в одиночку? Разве для этого нас не должно быть побольше?

Исабель в ответ только улыбнулась, а потом промолвила:

– Я тоже должна вас поблагодарить; никогда себе не прощу, если не скажу, а то вдруг мы больше не увидимся?

– Вам не за что меня благодарить, – отозвался Бальмис.

– Нет, доктор, есть за что. Благодаря вам я живу, и эта жизнь – моя собственная.

Бальмис махнул рукой, словно не придавая значения услышанному. Он и представления не имел, о какой жизни, полной страданий и тягот, ему толкует Исабель. Доктор помолчал, от волнения сильнее моргая и втягивая шею. Поднявшись на лодку, он обернулся к Исабель:

– Я тоже хочу кое-что вам сказать. – Он с трудом подбирал слова. – Хочу, чтобы вы знали… – Он смотрел ей прямо в глаза, часто мигая. – Хочу, чтобы вы знали: даже если вы исчезнете из моего поля зрения, в моих мыслях вы останетесь навсегда.

Исабель понимала, какое сверхъестественное усилие пришлось приложить Бальмису, чтобы произнести эти слова. Жизнь меняет всех, подумала она, и особенно тогда, когда она такая насыщенная и концентрированная, как в этом путешествии. Исабель уже не была прежней кроткой девушкой, она научилась стоять на своем, а Бальмис научился справляться со своими чувствами.

– Надеюсь увидеть вас в Мадриде, – добавил он, когда лодка отчалила.

– В следующем году, если будет на то Божья воля.

– Будет Божья воля, будет! – услышала она издалека крик Бальмиса и увидела, как он машет рукой.

Фрегат «Дилигенсия» покинул порт Манилы второго сентября 1805 года. Исабель долго стояла на причале и смотрела вдаль, пока судно не исчезло за горизонтом.

После приятного и спокойного недельного плавания фрегат приблизился к побережью португальской колонии Макао. Внезапно усилился встречный ветер, и судно не могло добраться до безопасной бухты. Море превратилось в сплошной бурлящий котел. За несколько секунд корабль оказался в центре тайфуна; бешеный ветер изодрал в клочья паруса и такелаж, разбил в щепки спасательные шлюпки, с корнем вырвал бизань-мачту и слизнул с палубы два десятка матросов, чьи тела тут же поглотило разбушевавшееся море. Запершись в своей каюте, Бальмис думал, что ему не суждено выжить, – это вопрос часов, а может, и минут, – что откроется течь и фрегат пойдет на дно. Но судно, без руля и без ветрил, продолжало дрейфовать. На этот раз Бальмис оценил иронию судьбы: он предпринял это плавание ради поправки пошатнувшегося здоровья, а сейчас смотрит в глаза самой смерти. «Это конец», – сказал он себе. Ему предстояло пополнить статистику пропавших без вести во время кораблекрушения на межокеанских рейсах. Внезапно вся та слава, которой он так жаждал по возвращении в Испанию и которой бесспорно заслуживал, показалась ему смехотворно ничтожной. За порогом жизни тщеславие неуместно. Чтобы побороть страх, он обратил свои мысли к Исабель и помолился, чтобы ее не постигла та же участь, когда она поплывет назад в Новую Испанию. Бальмис проклинал себя за то, что не сказал ей, как сильно в ней нуждается. Сейчас, с беспощадной ясностью – спутницей неминуемой гибели – он понимал, как сильно ее любит.

75

К тому времени, как Исабель вернулась в Акапулько, – после долгого, но вполне спокойного плавания, – прошло почти два года со дня ее отъезда. Два года она не видела сына и не имела от него известий. Как они встретятся сейчас, когда ему уже тринадцать? Не болел ли он в ее отсутствие, не грустил ли? А Кандидо, продолжает ли учиться? Передав двадцать шесть детей в Городской приют Мехико и препоручив их вице-королю, Исабель испытала гордость: она выполнила свою задачу, причем успешно, поскольку дети, все двадцать шесть, были доставлены в целости и сохранности. Затем она отправилась в Пуэблу. Подъезжая к городу и постепенно узнавая этот чистый и строгий пейзаж, стройные сосны и агавы, хрустальный воздух, такой прозрачный, что его хотелось пить, эти блеклые бурые краски, столь отличные от ядовитой зелени тропиков, Исабель почувствовала, что ее сердце забилось чаще. Невозможно было представить, что холод может оказаться таким приятным: тропическая липкая жара уже стояла ей поперек горла. Она ехала к сыну, возвращалась домой – туда, где осталось ее сердце.

Первым делом Исабель пошла в Королевский колледж и спросила у монаха на входе о Бенито; тот попросил ее подождать. «Если он сразу ничего мне не сказал, – подумала она, – значит, все в порядке». Затем ее мысли приняли другое направление: «Монах не пожелал со мной разговаривать, потому что пошел звать кого-то рангом повыше. Что-то случилось». Сердце Исабель готово было выпрыгнуть из груди. И тут в дверях появилась высокая нескладная фигура юноши, одетого в форму; на щеках его пробивался пушок, на лбу красовались прыщи, а взгляд казался таким же глубоким и темным, как у его матери. У него изменился не только голос, но и манера говорить. От былого хронического заикания не осталось и следа. Исабель уезжала от ребенка, а теперь перед ней стоял молодой, хорошо воспитанный мужчина.

– Мама, мамочка! – закричал он, бросаясь ей на грудь.

Они вдоволь