Экспедиция надежды - Хавьер Моро

настойчиво требуя, чтобы монархия назначила его на какой-нибудь ответственный пост, который позволит ему восстановить здоровье и устроить свою жизнь.

Но что же делать, пока Мадрид не удостаивает его ответом? Что делать, если он откажется от работы в экспедиции? Перестать получать положенное жалование и медленно умирать с голоду в каком-нибудь городе на Андском плато? Спуститься на побережье и вымолить себе должность в университете Лимы? Несколько дней Сальвани обдумывал сложившуюся ситуацию. Было ясно, что невозможно и дальше игнорировать недуг. Сколько ему осталось жить? Неделю, год, два, десять? Ему уже столько раз удавалось оправиться после очередного приступа, что он привык уживаться с болезнью, как с капризной и суровой подругой, которая в самый последний момент всегда прощает его. Он не сомневался, что после нового кризиса обязательно встанет на ноги. Жажда жизни, страстная увлеченность работой, безграничная любознательность и целеустремленность, подпитывающая сильный дух, – все это составляло стержень его существования и заставляло двигаться вперед. Но сейчас он задавал себе вопрос: «До каких пор это продлится? Не лучше ли продолжить деятельность по профилактике оспы, чем удалиться от мира и ждать смерти? Если уже развеялась мечта о новой встрече с Исабель, то какой смысл переезжать в солнечный сухой край? Не лучше ли идти до конца, погибнуть, спасая других, отдать свою жизнь во имя здоровья человечества?» Из Ла-Паса своей изувеченной рукой он написал в Испанию, уведомляя, что продолжит работу в экспедиции и собирается направиться в Буэнос-Айрес.

73

«Магеллан» отнюдь не был кораблем, специально оснащенным для работы экспедиции; он предназначался для пассажиров и был переполнен: военные, купцы, семьдесят пять монахов, Бальмис, шестеро его помощников, больше двадцати детей и команда. В трюмах громоздились горы разномастных тюков и штабели ящиков – в первую очередь, серебро от продажи восточных товаров, еще серебро для выплаты жалования чиновникам на островах, золото в слитках, чеканная монета, кармин из Оахаки, какао, кофе, ваниль, сахар, швейные иглы, мыло, игральные карты и сомбреро. Для размещения этого огромного груза пришлось потеснить пассажиров.

– Дети не смогут здесь спать, – заявила Исабель.

– Ничего не поделаешь, придется. Другого места нет. Приказ капитана.

Подобное закручивание гаек определенно имело целью лишний раз показать, насколько мало для властей значит экспедиция и ее самые уязвимые участники. Малышей заставили спать в кубрике рядом с пороховым погребом на корме нижней палубы, где обычно хранилось имущество боцмана. Место было неимоверно загаженным. Ни коек, ни гамаков им не предоставили, и Исабель как могла уложила их на полу; там они и спали – вповалку, перекатываясь и натыкаясь друг на друга во время качки. Порой кто-то из детей просыпался с воплем ужаса, потому что мимо него в поисках съестного пробегала огромная крыса.

– Детей кормят мясом коров, павших от болезни, – возмущалась Исабель.

– Не только детей, – посетовал Бальмис, – подозреваю, что и нас тоже. Но им дают фасоль, чечевицу, иногда перепадают сласти, так?

– Они терпят только потому, что слишком кроткие и безответные, а иногда их спасает милосердие пассажиров, которые делятся с ними галетами.

– Наша пища немногим лучше.

– И вы не собираетесь ничего предпринимать?

– Нет, конечно, собираюсь… – Бальмис замялся, пораженный воинственным тоном Исабель.

По правде, Бальмис устал сражаться с такими людьми, как вице-король или Креспо, раз за разом разбивать себе лоб об одну и ту же стену. У него кончились силы. Но Исабель, пылая негодованием, знала, как заставить его действовать.

– Вам известно, сколько заплатили за проезд пассажиры, занимающие каюты на корме на верхней палубе, самые лучшие?

– Больше, чем мы.

– Ошибаетесь. Намного меньше. Билет им обошелся в двести песо, и едут они в прекрасных условиях, а вы заплатили пятьсот за взрослого и – страшно подумать! – триста за ребенка, чтобы спать рядом с крысами! Это, это…

Исабель не находила слов. Бальмису редко доводилось видеть ее в подобной ярости.

– Кто вам это сказал?

– Монахи-капуцины. На корабле трудно что-то утаить.

– Я переговорю с Креспо.

Теперь и Бальмис разозлился. Он от природы отличался вспыльчивостью, и сейчас его доводило до исступления то, что никак не удается ускользнуть от длинных рук вице-короля, который, как подозревал Бальмис, спелся с Креспо. Доктор пронесся по палубе и обнаружил Креспо около каюты старпома, где он распекал матросов. Бальмис не дал капитану договорить, схватил за грудки и отвел в сторону, чтобы остальным не было слышно:

– Вы содрали с меня сумасшедшие деньги – одиннадцать тысяч триста песо! – на содержание экспедиции, а обращаетесь с нами хуже, чем с животными!

– Надеюсь, вы не жалуетесь на свою каюту…

– Я имею в виду детей. Мы же договаривались, что…

Креспо оборвал его.

– Доктор, вы вообще оказались на борту только благодаря моему заступничеству перед вице-королем: он не хотел перегружать судно. Вы должны благодарить меня, а не обливать грязью. Вице-король предупреждал меня о вашем высокомерии и дурных манерах, но знайте, что здесь командую я, – прорычал капитан, указывая на висящий на поясе пистолет.

Креспо привык сражаться с пиратами и не собирался дать себя запугать такому типу, как Бальмис; доктору ничего не оставалось, как уступить и набраться терпения.

Дети постепенно переставали казаться кроткими; долгое заточение на судне выявляло их худшие стороны. Если они не сидели на уроках с Исабель, то совались куда не следует и болтались под ногами у матросов, мешая им работать. Не было никакой возможности поддерживать спокойствие и тишину среди двадцати шести детей в течение дня. Перед отходом ко сну они отказывались забираться в свой отсек, причем имели на то вполне веские основания. По их словам, крысы стали гнушаться объедками:

– Теперь они кусают нас за ноги, пока мы спим, – пожаловался один из них. Поскольку детей нельзя было оставлять на открытой палубе, Исабель приходилось пускать в ход весь свой дар красноречия, чтобы убедить их пойти спать. На каком-то этапе ей стало труднее управляться с ними, чем некогда с галисийцами, потому что этих мальчиков растила и воспитывала не она, к тому же они не успели хорошенько ее узнать. Исабель не роптала; она думала о своем сыне и о судьбе, уготовившей ей такие испытания. Однажды Исабель заметила, что среди детей начался процесс спонтанной вакцинации: только что привитые малыши заражали своих товарищей. Она приспособила свою каюту для того, чтобы двое мальчиков-носителей вакцины спали вместе с ней и тем самым избегали контакта с остальными. Когда Исабель сообщила об этом Бальмису, тот вспыхнул от ярости.

– С этими хождениями туда-сюда по судну случайно заразилось семеро детей! – выкрикнул он капитану, застав его на палубе. – Это происшествие может