Том 2. Кошачье кладбище - Стивен Кинг

Я ЗНАЮ ПУТЬ.

Но путь-то один, подумал Луис. Либо откроется, либо — нет.Ведь пытался же он однажды в одиночку одолеть гору валежника, и ничего невышло. Но сейчас шагал по стволам и сучьям быстро и уверенно, как и в прошлыйраз, ведомый Джадом. Он лез выше и выше, не глядя под ноги. Но вот остановился— выше только ветер. Играет его волосами, кружит и виляет как по лабиринту.

Чуть подзадержавшись на вершине, Луис поспешил вниз — точнопо лестнице сбежал. По спине хлопали кирка с совком. Через минуту он уже стоялна мягкой пружинистой хвое, устилавшей землю, и страшная громада валежника —позади, выше, чем кладбищенская ограда.

Луис шел по тропе, неся на руках сына и вслушивался встенания ветра, совсем не страшные сейчас. Что ж, самое трудное позади.

Рейчел Крид прочитала на дорожном знаке «Портленд, Уэстбрук— 8-й поворот направо», включила заднюю сигнальную фару, тронула машину, вчерном небе мелькнула гостиничная неоновая вывеска. Да, ей удалось отдохнуть,поспать. Сбросить необъяснимое и тягостное, не отпускавшее ни на минутубеспокойство. И хоть ненадолго заполнить скорбную пустоту тоски по ушедшемусыну. Как будто разом удалили все зубы. Сперва онемелое бесчувствие (хотя больвыжидала, затаившись, готовая, как кошка, к внезапному броску). Потомонемелость исчезла и, будьте уверены, боли достало сверх всяких ожиданий.

ОН СКАЗАЛ, ЧТО ПРИШЕЛ ПРЕДУПРЕДИТЬ… НО САМ ВМЕШАТЬСЯ НЕСМОЖЕТ. СКАЗАЛ, ЧТО ОН РЯДОМ С ПАПОЙ, ПОТОМУ ЧТО ТОТ ПРИСУТСТВОВАЛ ПРИ ЕГОПОСЛЕДНИХ МИНУТАХ, КОГДА ДУША ОТДЕЛЯЛАСЬ ОТ ТЕЛА, вспомнились слова дочери.

ДЖАД ОБО ВСЕМ ЗНАЕТ, НО МОЛЧИТ. ЧТО-ТО НЕЛАДНОЕ ЗАМЫШЛЯЕТСЯ,ВОТ ТОЛЬКО ЧТО? САМОУБИЙСТВО? НЕТ, НА ЛУИСА НЕПОХОЖЕ. НЕ ВЕРЮ. НО ЧТО-ТО ОН НЕДОГОВАРИВАЛ, А ТО И ЛГАЛ… ПО ГЛАЗАМ ВИДНО… ДА ПО ВСЕМУ ЛИЦУ, СЛОВНО ОН ХОТЕЛ,ЧТОБ Я ЗАМЕТИЛА ЭТУ ЛОЖЬ И… ПОЛОЖИЛА ЕЙ КОНЕЦ. ПОТОМУ ЧТО ОН БОЯЛСЯ ЧЕГО-ТО…КРЕПКО БОЯЛСЯ…

ЛУИС? БОЯЛСЯ? НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!

Рейчел вдруг резко вывернула руль влево, маленькая машина,взвизгнув шинами, повиновалась, но слишком резко. Не перевернуться бы,мелькнула мысль. Обошлось. Она снова держала путь на север к шоссе № 8, апозади покойно мигали огоньки гостиницы. Появился новый указатель, зловещепоблескивая отраженным светом, он гласил: ВЫЕЗД НА ШОССЕ 12, КУМБЕРЛЕНД,КУМБЕРЛЕНД-ЦЕНТР, ИЕРУСАЛИМСКАЯ ДЕЛЯНКА, ФАЛМУТ, ФАЛМУТ-БЛИЖНИЙ.

Какое странное название: Иерусалимская делянка, подумалосьей. И не очень-то приятное. Приезжайте на Иерусалимскую делянку. Здесь вас ждетпокой.

Но ей-то покоя сегодня ночью не видать. Что бы ни советовалДжад, она поедет домой без остановок. Старик все знает, он обещал положитьконец (чему?). Но ему уже восемьдесят с гаком, да и жену три месяца как схоронил.Не очень-то верит она в его силы. И зачем только поддалась на уговоры Луиса иуехала! Конечно, противостоять его напору не было сил после смерти Гейджа. Да ина Элли больно смотреть: не расстается с фотографией брата, а лицо всенапряглось, скукожилось — бедняжке легче смерч пережить или бомбы с ясногонеба. Временами — особенно в бессонные ночи — Рейчел старалась вызватьненависть к Луису за то, что он оставил ее наедине с горем, даже потакает еесрывам, вместо того чтобы утешить (или хотя бы принять утешение от нее, что неменее важно). Но потуги ее были напрасны. Она очень любила мужа. Он стал такбледен… так насторожен…

Стрелка спидометра застыла у отметки шестьдесят миль. Миля вминуту. До Ладлоу два часа с четвертью. Может, ей удастся обогнать восход.

Она включила радио, нашла местную станцию, без перерывадававшую рок-н-ролл, прибавила громкость и принялась подпевать. Лишь бы неуснуть за рулем. Но через полчаса станция ушла с диапазона, и пришлосьпереключаться на более крупную. Рейчел опустила боковое стекло, сразу дохнулоночной прохладой.

Хоть бы поскорее утро, взмолилась Рейчел.

Словно прежний сон цепкой хваткой держал Луиса: он то и делоглядел на сверток, чтобы удостовериться, а не зеленый ли это пластиковый пакет.Ему вспомнилось, как наутро после ночного похода с Джадом он не мог толкомвосстановить в памяти, что и как они делали. Теперь же все тогдашние чувстваожили, каждым своим нервом он ощущал то же, что и в прошлый раз. Та же тягаприникнуть всей душой к лесу, несомненно, живому, всмотреться: ведь лес что-тоговорит ему.

Да, тропа хорошо знакома. Местами она широка, как шоссе,местами — так узка, что приходилось пробираться боком дабы кусты не зацепилиего поклажи. Тропа виляла среди величественных, как готические башни, деревьев.Он вдыхал запах смолистой хвои, она похрустывала и под ногами, он не столькослышал, сколько чувствовал это.

Но вот тропа взяла круто вниз, вскорости он угодил ногой влужу — начинались топкие заросли тростника и еще каких-то безобразных растенийс листьями, похожими на лопухи. Как и в прошлый раз, на тропе было светлее, чемвокруг. И воздух словно напоен электричеством.

ДАЛЬШЕ ИДИТЕ, КАК И ПО ВАЛЕЖНИКУ: БЫСТРО И УВЕРЕННО.ДЕРЖИТЕСЬ МЕНЯ И НЕ СМОТРИТЕ ПОД НОГИ.

ДА, РАЗУМЕЕТСЯ… КСТАТИ, А ГДЕ-НИБУДЬ ЕЩЕ В НАШИХ КРАЯХ ТАКИЕКУСТЫ РАСТУТ? КАК ХОТЬ ОНИ НАЗЫВАЮТСЯ?

НЕВАЖНО, ЛУИС… ДАВАЙТЕ-КА ЛУЧШЕ ПРИБАВИМ ШАГУ.

И Луис пошел дальше, изредка и скоро, поглядывая под ноги,выбирая сухие кочки, взгляд его был устремлен вперед, а ноги почти сами собойвыбирали нужный бугорок. ВЕРА ПРИНИМАЕТ СИЛУ ЗЕМНОГО ПРИТЯЖЕНИЯ КАК ДАННОСТЬ,вспомнилось ему, нет, не из курса теологии или философии. Фразу эту обронилкак-то в конце урока его школьный преподаватель физкультуры, и Луис ее незабыл.

Так и он сам: принимает как данность чудодейственную силуиндейского могильника воскрешать из мертвых и без оглядки спешит по Божкинойтопи. Теперь окрест все заметно оживилось. В камышах резко и сердитоперекликались птицы. Да уж, гостеприимства ждать не приходится. Изредкаподавала голос лягушка — точно давилась нескончаемой резинкой. Не пройдя идвадцати шагов, Луис вдруг подвергся атаке: что-то темное налетело… может,летучая мышь?

Снова белесый туман пополз по земле, укутал ступни, колени,точно саваном накрыл все тело. Да, здесь определенно светлее, и чувствуетсякакая-то пульсация — точно бьется огромное сердце. Никогда еще не ощущал Луисприроду, как живую, могучую силу… как неделимую сущность. Да, топь жила своейжизнью, но отнюдь не музыка наполняла ее. Луис не смог бы объяснить суть ипервопричину этой жизни. Он чувствовал лишь, что всякого можно ждать от этогозаряженного силой места, где он, человек, ощущал свою ничтожность и смертность.

А вот и тот же звук, что поразил Луиса еще тогда, осенью:высокий, истерический хохот, переходящий в плач. Смолк. Снова разорвал тишинуистошным воплем, от чего у Луиса кровь застыла в жилах. Белесый туман всенаползал и наползал. Жуткий хохот стих, растворился в стенаниях ветра, хотяпорывов Луис не ощущал. Если бы ветер пробрался в лес, он разорвал бы туман вклочья и, как знать, какая бы картина открылась Луису, может, самаянепривлекательная.