Гагаи том 2 - Александр Кузьмич Чепижный

с вами, Сергей Тимофеевич, нельзя. Здесь действительно кое-что на нашей совести. Покончив с войной, мы захотели поскорее забыть ее жестокости. Победители ведь могут себе позволить великодушие. Мы больше говорили о доброте, свойственной нашим людям, о гуманной миссии советского народа, избавившего мир от фашистской чумы, и незаметно для себя распространили это справедливое, поистине глобального значения понятие и на обыденную жизнь.

— Недавно читал роман, — заговорил Сергей Тимофеевич. — Хороший роман — тут уж ничего не скажешь. Но... Во время пожара обгорел хозяин дома. Чтобы спасти ему жизнь, нужна человеческая кожа для пересадки. На такую операцию охотно соглашается некий молодой человек. Он оказался в этом селе... Заезжал туда вместе с отцом к родичам. Читатель знает, что пострадавший негодяй: по его клеветническому доносу в известные годы был арестован отец этого парня. Отец же не посвящает сына в былое, не препятствует его решению... Я прочел и задумался: гуманизм?.. Для чего это написано? Вот так, мол, надо отвечать на подлость?.. В данном случае я не приемлю позицию героя, этого умного человека, коммуниста. Он как бы отгораживает сына от прошлого. Дескать, то наши старые счеты и они тебя не касаются, поступай по своему усмотрению. Ведь так получается?

— Ваша взволнованность уже сама по себе свидетельствует о том, что автор не напрасно трудился, — сказал Юлий Акимович. — Вы размышляете, сопоставляете, делаете какие-то выводы...

— Со стороны посмотреть — собрались два старых ворчуна, — улыбнулся Сергей Тимофеевич. — И то нам не так, и это не по вкусу... Ну, а если всерьез — нашего, еще детского сознания касались классово-непримиримые битвы, в юности полной мерой познали борьбу против фашизма, и уже закаленными бойцами сражаемся за нового человека. Нашим детям не выпали такие испытания. И это прекрасно. Значит, мы не зря прожили. По яростную непримиримость к подлости, предательству, равнодушию мы должны передать им в наследство, чтобы не выросли этакими христосиками, исповедующими всепрощенчество. А то ведь молодым иногда не хватает хорошей злости, когда надо давать по зубам обнаглевшему хамству.

— Ну, а с Шумковым как? — вдруг вернулся к давнему разговору Юлий Акимович. — Не отступитесь? Хватит пороха в пороховницах?

Сергей Тимофеевич засмеялся:

— Бахвалиться не в моих правилах. Однако приезжайте — посмотрите.

 А ведь нагряну!

Милости просим, — отозвался Сергей Тимофеевич. Он, конечно же, не мог всерьез воспринять «угрозу» Юлия Акимовича, понимая, какая на его плечах огромная работа: и творческая, и общественная. Да и не велика птица машинист коксовыталкивателя, чтобы такой известный писатель тащился к нему за семь верст киселя хлебать. И все же, следуя долгу вежливости, повторил: — Милости просим.

— Вот только Анастасию Харлампиевну спрошу, — добавил Юлий Акимович, — Если разрешит... подуправлюсь с делами и — к вам.

Услышан это, Сергей Тимофеевич еще больше укрепился в своем мнении. По вида не подал, поддержал, как он считал, ни к чему не обязывающий разговор, такой обычный при расставаниях:

И спрашивать нечего. Моя хозяйка хлебосольная  гостям всегда рада. Так что записывайте координаты.

10

В этой поездке все для Пыжовых было новым, впечатляющим. Анастасия Харлампиевна со страхом ступила на палубу — она боялась морской болезни, наслышавшись рассказов о штормах. По в эту пору года море было спокойно, и они благополучно завершили плавание.

В Жданове Сергей Тимофеевич решил взять такси, чтобы не путаться на автобусах с пересадками. Анастасия Харлампиевна было запротестовала — хозяйка, она, всегда хозяйка и знает счет деньгам. По Сергей Тимофеевич усмехнулся:

— Что мы, бедно живем? Или мало кому должны? — Он был радостно возбужден, как бывает с людьми, возвращающимися домой после длительной отлучки. Усаживайся, Настенька, — распахнул перед пен дверцу. — Имеет же право Сергей Пыжов доставить свою жену, как королеву, к самому подъезду.

— Вот это по-нашему, — укладывая чемодан и сумку в багажник, поддержал таксист, наметанным глазом определив «трудягу». Сейчас рабочий класс, все может себе позволить.

Сергей Тимофеевич кивнул:

— Точно... А как же величать тебя, рабочий класс?

— Шофер первого класса Петр Ковальчук, — представился водитель.

— Знатно. Жену мою Харлампиевной звать, меня уже знаешь, так что, пожалуй, можно и трогать.

И они запетляли по городу, выбрались на трассу, помчались. «Волга» шла с хорошей скоростью. Сергей Тимофеевич не преминул напомнить жене о споен предусмотрительности:

— Видишь, Настенька, через пару часов дома. А так болтались бы до вечера.

— Машины теперь — звери, — сказал водитель. — Нажал на железку — прыгает.

— Мой сменщик все мечтает «Москвич» заменить «Волгой».

— Это же кто? — спросила Анастасия Харлампиевна.

— Да Семен. Коряков. Имел мотоцикл с коляской — продал. Купил «Запорожца». Поездил — сменил на «Москвича». Теперь прицеливается «Волгу» оседлать.

— То уже болезнь, — сказал Ковальчук. — Неизлечимая. Злая. Полуобернулся к Сергею Тимофеевичу — В Алеевке на старый поселок поедем или на заводскую сторону?

На заводскую, Петро. Дуй на заводскую... Значит, и у нас бывал? Знаешь?

— Легче сказать, где не бывал.

Трасса то разделялась, то слипалась в одно полотно. Кое-где на ней продолжались работы. Стояли дорожные машины. Водитель или сбавлял скорость, или снова выжимал более ста километров в час. Он оказался разговорчивым, веселым парнем. Армию тоже отслужил за баранкой — генерала возил. Ракетчика.

— Ну, как они, нынешние генералы? — поинтересовался Сергей Тимофеевич. — Воевавших, считай, уже и нет в войсках? Со службы уходят, из жизни... А были же отчаянные головы!

— Отчаянных и сейчас хватает. А учености, видать, прибавилось. Такие штучки запускать по невидимым целям... Как локатор засек — все, не уйдет, концы!

— Ну-ка, ну-ка, что ж они из себя представляют?

— «Помни присягу», — улыбнувшись, проронил Ковальчук, — Это у нас в казарме лозунг такой висел.

— Присягу я еще в сороковом принимал, — припомнил Сергей Тимофеевич. — Осенью тридцать девятого призвали. Сначала прошли курс молодого красноармейца — строевую подготовку, ознакомление с уставами... А двадцать третьего февраля, в День Красной Армии, надраились с утра, подшили новые подворотнички. Повара праздничный завтрак заделали. Потом нас выстроили, внесли знамя части... Ну, и по списку вызывают. Каждый чеканил шаг, докладывал комбату: «Рядовой такой-то к приему воинской присяги готов!» — Сергей Тимофеевич рассмеялся: — Это я всегда Пантелея вспоминаю, — объяснил причину столь внезапной веселости. — Он у нас на шкентеле болтался — замыкающим. Уж очень росточком его обидели отец с матерью. Вот дошел и до него черед: «Пташка»! Паня и рванулся. Сам коротенький, шинель — длинная. Запутался в полах да со всего маху комбату в сапоги носом. Нам, конечно, дай порвать — грохнули смехом. Смотрим, и капитан улыбается. А потом ка-ак рявкнет: «От-ставить!». Служба не посиделки: дана