Гагаи том 2 - Александр Кузьмич Чепижный

казалась холодной. Однако, как обычно, Сергей Тимофеевич не стал медлить, примериваться, смачивать подмышки — в этом тоже, наверное, давал себя знать характер. Вынырнул Сергей Тимофеевич метров за десять отфыркался и поплыл к буям, обозначавшим границу отведенного для плавания пространства. Ему не нравилось у берега, где шум и возня. Он устремлялся туда, где за отчетливо очерченной мутной прибрежной полосой начиналась чистейшая зеленоватая синь, куда забираются лишь аквалангисты — ныряльщики за рапанами да любители охоты с подводным ружьем. И теперь Сергей Тимофеевич заплыл подальше от берега, рывками проталкивая свое еще сильное, послушное ему тело сквозь упругую плотность встречного морского наката. Единоборство рождало в нем ликующее ощущение полноты жизни. Так еще с юности ему нравилось противостоять напору вьюги — не пряча лица, не втягивая голову в плечи; нравилось бродить под ливнями, под грозами, бросать вызов грохочущим тучам, глазами ловить молнии... Может быть, это и сослужило ему добром на пыльных и заснеженных, развезенных хлябью распутицы, продутых злобными ветрами фронтовых дорогах, помогло устоять под вражеским огнем и прийти к победе! Как эстафету, переданную молодостью, он продолжает нести в себе неповторимое чувство юношеской восторженной непокорности стихиям, к которому теперь добавилась зрелая мужская уверенность в своих силах, гражданская страстная непримиримость ко всякому злу. И он даже слышит, как звенит в нем этот сплав, когда возникает потребность противоборствовать то ли разбушевавшейся черной буре, гремящей в оснастке коксовыталкивателя, то ли простой физической усталости, все чаще наваливающейся на него к концу смены, то ли человеческой подлости...

Вода была по-летнему теплой — первое обманчивое ощущение быстро прошло. Сергей Тимофеевич подустал, совершив дальний заплыв. Он лег на спину, вытянувшись, закинув руки под голову, и закачался на пологих волнах. Этому он научился как-то неожиданно для самого себя еще мальчишкой, вызывая восхищение и зависть у остальных поселковых ребят, которые, как ни пытались, не могли удержать на поверхности ног, не подгребая ими. А у пего это умение осталось навсегда.

Сергей Тимофеевич лежал на мягкой морской перине, не шевелясь, расслабившись, закрыв глаза, слушал невнятные шорохи, доносящиеся из глубин, приглушенные вздохи моря и ощущал, как обтекающие его потоки словно уносят с собой усталость тела, будто омывают душу. Ему стало легко и покойно в этой колыбели, сделавшей его невесомым. Все забылось, что волновало всего несколько минут назад. Сквозь закрытые веки пробивался оранжевый свет солнца, каким-то странным образом обернувшийся слепящими днепровскими песками. И вот уже маленький Сережка топчет тихие всплески, накатывающиеся на пустынный берег, видит свою мать — розовую в голубых струях реки, ее молодое, красивое, обращенное к нему смеющееся лицо... Сергея Тимофеевича обволокла тихая грусть. Море, покачивая в своей зыбке, все несло и несло его сквозь годы. И уже солдат Сергей Пыжов, дошедший с боями к Днепру, падает на песчаный берег, а внезапно ворвавшийся в него слепящий свет убывает, меркнет под растекающимися черными кругами... Качало, убаюкивало Сергея Тимофеевича море, и лучи солнца, проникающие сквозь смеженные веки, вдруг приобрели цвет готового коксового пирога — привычного, обыденного в его жизни...

В нем толпились прошлое и настоящее, воспоминания и ассоциации. И он не сразу уловил приближающийся скрип уключин. Лодка едва не задела его — в последний момент он с силой загреб в сторону. Находящийся в ней загоревший до черноты подросток испуганно воскликнул:

— Эй, дядя, что ворон ловишь?!

— Это ты, племяш, гляди в оба, коль за весла сел, — отозвался Сергей Тимофеевич.

— Сами лезут под киль, а потом спасай их, — сердито проворчал парнишка.

Лодка и в самом деле была «спасательная». Парнишка погнал ее дальше, а Сергей Тимофеевич, улыбнувшись, поплыл к берегу. Еще издали подле своего лежака он заметил Юлия Акимовича, обрадовался, потому что не мог уехать, не повидавшись с ним, и заторопился.

— Вот оно как! — встретил его Юлий Акимович, — С утра пораньше в море за здоровьем?

— Приходится, — в тон ему отозвался Сергей Тимофеевич, энергично растираясь махровым полотенцем. И добавил сожалеюще — Прощаюсь с этой благодатью.

— Ничего не поделаешь — все имеет свое начало и конец, — проронил Юлий Акимович, видимо, поняв его слова так, что у Пыжовых вышел срок путевкам.

Такое умозаключение вполне устраивало Сергея Тимофеевича: не надо было ни обманывать уважаемого человека, ни признаваться в истинных причинах скоропалительного объезда. И если Юлий Акимович заблуждается, то его, Сергея Тимофеевича, вины в том нет. Он разостлал полотенце, сел на лежак рядом с Юлием Акимовичем, шумно вздохнул:

— Отказаковался... Теперь кончилась вольница — Донец, рыбалка... Моя говорит: «Хоть на старости лет отдохнем по-человечески». Затаскает по курортам.

— И правильно, — подхватил Юлий Акимович. — А чтобы наработавшимся за свой век людям доступней были здравницы, будь моя воля, специальным указом запретил бы молодым людям пользоваться услугами домов отдыха, санаториев.

— Не круто?

— Нисколько, — убежденно возразил Юлий Акимович. — Им активный отдых нужен: дальние поездки, туристские походы, спортивные лагеря... Поближе к природе, к облагораживающей красоте земной. Когда же познавать Отечество, если не в молодые годы! И еще: чем раньше они приобщатся к труду, преобразовывая, украшая родную землю творением рук своих, тем скорее проникнутся чувством ответственности за судьбы Родины.

Последнее Сергей Тимофеевич воспринял, как продолжение однажды уже возникавшего разговора. Тогда Юлий Акимович провел у них весь вечер. Расположились на лоджии. Настенька поставила бутылку Массандры, подала фрукты. Говорили о жизни, литературе, заводских делах, вспомнили военное лихолетье... Теперь же Юлий Акимович как бы развивал, углублял некоторые мысли:

— Видите ли, Сергей Тимофеевич, в том, чем мы сейчас живем, чего достигли, не только работа предыдущих поколений революционеров, но и наши пот и кровь, взлеты и падения, радости и печали. Человеку же памятнее и дороже не легкий успех, а тот, который достается ценою больших усилий. Так что, кроме коммунистической убежденности, пату ответственность питает еще и вот эта личная причастность к многотрудным и прекрасным свершениям народа. Потому и надо всячески поощрять стремление юношей и девушек внести свои усилия в общее дело.

— Рабочую молодежь я хорошо знаю и на действующих предприятиях, и на новостройках, — проронил Сергей Тимофеевич. — Надежные ребята. Сибирь-то молодые обживают!.. Да и студенты не отстают. Трудовой семестр по всей стране разбрасывает строительные отряды.

— Все это хорошо, но очень жаль, что некоторые молодые люди норою бывают чрезмерно добрыми, готовы прощать подлость и даже измену.

— Доброта — благо, — сказал Сергей Тимофеевич. — Но если ею неумело пользоваться, она — величайшее зло. Когда подлость остается безнаказанной, а такое еще случается, те, кто послабее, теряют веру в справедливость, становятся обывателями, индивидуалистами.

— Не согласиться