Золотая чаша - Генри Джеймс

– Для того, чтобы встряхнуть ее! – несколько непонятно отвечала миссис Ассингем. – Ровно настолько, насколько ей нужно, разумеется. От встряски нужной силы ее сердце не разобьется. Просто это заставит ее, – пояснила Фанни, – заставит ее раз в жизни что-то понять.

– Но разве не жаль, – заметил полковник, – что именно это что-то будет для нее особенно неприятно?

– Ах, «неприятно»! И должно быть неприятно, чтобы она хоть чуть-чуть начала соображать, что к чему. Должно быть неприятно, чтобы она очнулась от спячки. Должно быть неприятно, чтобы она решилась жить!

Боб Ассингем стоял теперь у окна, тогда как его жена медленно прохаживалась взад-вперед. Он раскурил сигару, дабы поддержать убывающий запас терпения, и как будто старался попасть в такт Фанни, следуя взглядом за ее перемещениями по комнате. В то же время он не мог не признать, что она наконец-то добилась небывалой ясности изложения, и выразил свое восхищение, возведя глаза к скрывающемуся в сумраке потолку, как бы от полноты чувств. Подумав, полковник измыслил ответ, какой, по его мнению, предполагали слова жены.

– Решилась жить… Ах да, ради ребенка…

– Да ну его, этого ребенка! – воскликнула Фанни, внезапно останавливаясь. Никогда еще полковника так не осаживали. – Жить ради отца, бедненький ты мой дурачок, а это совсем другое дело! – Миссис Ассингем вся просияла, и даже ее многочисленные украшения засверкали, словно озаренные блеском истины, воссиявшей после стольких трудов и мучительных поисков. – Жить ради ребенка всякий болван сумеет. Ее мотивы будут куда оригинальнее. Посмотрим, что у нее получится. Она должна будет спасти его.

– Кого «спасти»?

– Спасти своего отца, чтобы он не узнал то, что знает она. Вот это задача! – Фанни как будто воочию увидала вышеозначенную задачу в глазах собственного мужа и на этой драматической ноте закончила разговор: – Спокойной ночи!

Но что-то в ее манере или, по крайней мере, в последнем великолепном рассуждении, вдруг разом вознесло ее мужа на равную ей высоту, и он догнал ее на лестничной площадке с взволнованным возгласом:

– Знаешь, это прямо-таки здорово!

– «Здорово»? – переспросила она, обернувшись у первой ступеньки.

– Я хотел сказать, прямо-таки прелестно.

– «Прелестно»?

Все-таки еще и сейчас между ними действовал тот же закон: она воплощала собой трагическое, он – комическое.

– Я хочу сказать, это довольно-таки прекрасно. Ты же сама говорила… Только, – прибавил он в порыве вдохновения, как будто эта мысль внезапно осветила прежде неясные для него логические связи, – только я не совсем понимаю: если уж она из заботы о нем пускается на такие штуки, что всем это кажется «чуднó», почему из той же самой заботы она раньше не сообразила, что происходит?

– Ах, то-то и оно! Именно об этом я и сама себя все время спрашивала. – Фанни внимательно рассматривала ковер, но потом снова подняла глаза и проговорила, глядя мужу прямо в лицо: – Вот ведь какая тупость!

– Тупость?

– Да, я была очень тупа во многих отношениях, ведь в последнее время я так часто задавала себе этот вопрос! Тебе простительно, ты задал его сегодня впервые. А я только сегодня увидела ответ, хотя он все время был у меня прямо перед носом!

– И что же это за ответ?

– Ответ как раз и есть ее необыкновенная совестливость во всем, что касается отца, ее страстная, безоглядная преданность. Так уж это у нее выражается, – объяснила миссис Ассингем, – и я готова согласиться, что это «чудно», чуднее некуда. Но все и началось по-чудному. Ведь он, золотко наше, женился, лишь бы у дочери стало легче на душе, а получилось совсем наоборот, просто как назло!

Заново переживая это роковое стечение обстоятельств, Фанни могла лишь пожать в отчаянии плечами.

– Понимаю, – раздумчиво посочувствовал полковник. – Начало и впрямь чудное.

Фанни всплеснула руками, словно после его слов происходящее стало совсем невыносимым.

– Да, так оно и есть! И все из-за меня! – воскликнула она. – Не знаю, что на меня нашло, но я все это спланировала, я всячески уговаривала его! – Но Фанни тут же взяла себя в руки. – Вернее сказать, я знаю, что на меня нашло. Разве не осаждали его со всех сторон алчные женщины, и разве не просил он о помощи так трогательно, не показывал всеми средствами, что ему необходима защита? У Мегги была теперь своя жизнь, – продолжала миссис Ассингем со вновь обретенной ясностью, – она уже не могла всю себя посвящать ему, как раньше, оберегать его, отгонять от него надоедливых дам. Видя все это, разве можно было не пожалеть его? – От умиленных воспоминаний Фанни в сотый раз отвлекли тревожные раздумья о дне сегодняшнем. – Глупо, наверное, было соваться не в свое дело. Так всегда бывает, когда думаешь, будто со стороны чужая жизнь виднее. Но все-таки у меня есть одно оправдание – они-то явно совсем ничего не понимали в своей жизни. Просто больно было видеть, какой материал пропадает совершенно без всякого толку. Они не умели жить. Разве можно было спокойно смотреть на это, если они тебе небезразличны? За это я теперь и расплачиваюсь. – И бедная женщина, видимо чувствуя, как никогда, духовную близость с мужем, обрушила на него все муки своей измученной души: – Мне всегда рано или поздно приходится расплачиваться за свое неравнодушие, за свой проклятый, никому не нужный интерес к людям. И помимо всего прочего мне, конечно, понадобилось заинтересоваться еще и Шарлоттой – Шарлоттой, которая обреталась где-то на окраинах нашей жизни, если не считать тех моментов, когда она мимолетно являлась к нам, такая прекрасная, чуточку загадочная, и которая тоже пропадала зря, как и Мегги, и мистер Вервер. И вот бессонными ночами мне все чаще стало приходить в голову, что Шарлотта – как раз тот человек, кто мог бы успешно отражать атаки алчных женщин, сама не будучи одной из них в том же вульгарном смысле слова, и что такое занятие могло бы составить для нее прекрасное будущее. Было, конечно, одно соображение, которое могло бы меня удержать; ты знаешь, что я имею в виду, по глазам вижу! – простонала Фанни Ассингем. – Одно могу сказать: это меня не остановило. Я просто влюбилась в свой чудесный, такой симметричный план и была уверена, что Мегги примет Шарлотту, и притом я просто не могла себе представить, чтобы она согласилась принять другую женщину, женщину другого рода.

– Понимаю, понимаю. – Фанни сделала паузу. По ходу своей речи она воспламенялась все больше под действием воспоминаний. Полковник внимательно слушал и, видимо, не прочь был внести успокаивающую ноту. – Все это вполне можно понять, душа моя.

Но его слова