Золотая чаша - Генри Джеймс

– Пожаловаться мужу? Да она скорее умрет!

– О! – И лицо полковника Ассингема вытянулось при одной мысли о подобной крайности. – Ну, тогда у нее есть князь?

– О, в таких делах он не в счет.

– А я-то думал, из-за него как раз весь сыр-бор разгорелся.

Но миссис Ассингем во всем умела находить тонкие различия.

– Он не тот человек, которому можно надоедать с жалобами. В этом-то все и дело: она никогда, ни под каким видом не станет ему надоедать. Кто-кто, но уж никак не Шарлотта!

И Фанни привычным жестом тряхнула головой, словно воздавая дань восхищения величию духа миссис Вервер, – никто другой, пожалуй, не отмечал столь красноречиво редкостные достоинства этой выдающейся леди.

– Ага, только Мегги! – К этим словам полковник присовокупил тихий булькающий смешок. Но ему снова не удалось застать жену врасплох.

– Нет, не только Мегги. Очень многие люди в Лондоне надоедают ему, да и неудивительно!

– Стало быть, Мегги всего-навсего надоедает больше других? – Но полковник тут же позабыл свой вопрос, пораженный другой мыслью, чье зерно незадолго перед тем заронила в его мозг миссис Ассингем. – Ты тут говорила, что они, мол, должны были вернуться к обеду, «если успеют». Значит, ты считаешь возможным, что они до сих пор не приехали?

По этому вопросу Фанни явно чувствовала свою ответственность, но этого, как видно, оказалось недостаточно, чтобы удержаться от обсуждения интересной темы.

– По-моему, теперь уже ничего нельзя считать невозможным для них, при их исключительно честных намерениях.

– Честных намерениях? – критически повторил полковник слова, которые и впрямь звучали несколько странно.

– При их ложном положении. Это, в сущности, одно и то же. – И Фанни продолжала, восполняя решительностью недостаток логики: – Например, как я понимаю, очень может быть, что они еще не приехали.

Полковнику оставалось только подивиться, как же она все это понимает.

– Может быть, они куда-нибудь дернули вдвоем?

– Может быть, просто заночевали в Мэтчеме. Может быть, оба дали телеграмму домой, уже после того, как мы с Мегги расстались. Один бог знает, что они могли сделать! – Вдруг Фанни еще больше воспламенилась, словно внутри у нее сработала некая спусковая пружина, и взволнованные чувства вырвались наружу невнятным горестным воплем: – Что бы они там ни сделали, я этого никогда не узнаю. Никогда, никогда! Потому что не хочу, и ничто меня не заставит! Пусть делают, что хотят. Но я так старалась, чтобы им всем было лучше!

Она выкрикнула последние слова, не в силах сдержать дрожь в голосе, и тут же хлынули слезы, хотя Фанни во время своей вспышки отвернулась от мужа, как будто желая скрыть их от него. Она направилась в неосвещенную гостиную. Как раз перед тем полковник поднял здесь штору, и в комнату просачивался слабый свет уличных фонарей. Возле этого окна и остановилась Фанни, прижавшись лбом к стеклу. Полковник с вытянувшимся лицом смотрел ей в спину, не зная, на что решиться. Возможно, он прикидывал, до какой степени его жена успела запутаться в делах этих людей помимо того, что было ему уже известно. Но услышать, как она плачет и в то же время отчаянно силится подавить рыдания, – этого полковник не вынес. Обычно она не сдерживала слез, и в таких случаях все было гораздо легче. Боб Ассингем подошел к жене, обнял за плечи, привлек ее голову к себе на грудь. Она всхлипнула, но не отстранилась. Постепенно терпеливая ласка полковника успокоила ее. Как ни странно, этот маленький всплеск эмоций не положил конец разговору. Внезапный взрыв чувств Фанни словно открыл какие-то новые горизонты, и между мужем и женой как будто что-то прояснилось, хотя ни слова больше не было сказано. Несколько минут они смотрели сквозь затуманенное окно, выходящее в мир человеческих бедствий и забот; через это окно падал бледный луч света, играя на хрустале и позолоте, на всей пышной, цветастой обстановке гостиной миссис Ассингем. То, что только что произошло между ними – и ее полный муки крик, и его изумление, и его доброта, и главное, несколько мгновений их общего молчания, когда они словно погрузились, взявшись за руки, в то таинственное озеро, по которому, как мы уже имели случай намекнуть, Фанни прежде плавала в одиночку, а полковник лишь наблюдал, стоя на берегу, – все это было прекрасно, потому что теперь они могли разговаривать по-настоящему, потому что оформилась наконец некая прочная основа. В чем же состояла эта основа, как не в том, что князя и Шарлотту необходимо спасти – насколько можно спасти людей, которым, как Фанни продолжала твердить с непоколебимой убежденностью, ровным счетом ничего не угрожает? И это само по себе каким-то образом их спасало, с точки зрения Фанни, – так уж устроен женский ум. Полковник теперь обращался с нею очень бережно, как бы давая знать, что усвоил подсказку, а большего ему и не требовалось. Это оставалось совершенно очевидным даже тогда, когда Боб Ассингем снова завел речь о том, что Фанни сказала по поводу своей последней встречи с Мегги.

– Я, знаешь ли, не совсем понимаю, какие выводы ты из этого делаешь и почему.

Когда он таким образом выражал свои мысли, казалось, что он вполне понимает затронутые в их беседе глубины.

24

– Я могу сказать только одно, – отвечала Фанни. – Что-то такое в ее лице, в ее голосе, во всем ее облике подействовало на меня, как никогда прежде, и в первую очередь потому, что она явно изо всех сил старалась казаться спокойной и естественной – а она, бедняжка, все делает очень добросовестно. Если человек всегда ведет себя естественно, и вдруг ты видишь жалкие потуги казаться таким, невольно начинаешь понимать, что тут что-то неладно.

Я не могу тебе передать свои впечатления; это нужно было видеть собственными глазами. А неладно у Мегги может быть только одно. Я имею в виду, что у нее появились сомнения. В первый раз появились сомнения, – закончила миссис Ассингем, – правильно ли она представляет себе наш чудесный и замечательный мир.

Картина, нарисованная Фанни, впечатляла, и полковник, сам как будто взволнованный ее словами, снова прошелся по комнате.

– Сомнения в верности… сомнения в дружбе! Бедная малышка! Тяжеленько ей придется. Но она все свалит на Шарлотту, – заключил Боб Ассингем.

Миссис Ассингем, все еще пребывающая в мрачной задумчивости, покачала головой.

– Она не станет ничего ни на кого сваливать, не сделает ничего, что сделали бы другие на ее месте. Она все возьмет на себя.

– Ты хочешь сказать, она представит дело