Золотая чаша - Генри Джеймс

Князь встряхнулся, словно сбрасывая с себя чары. Пока они шли к двери, из которой раньше появилась Шарлотта, князь снова взглянул на часы, но не удержался, чтобы не остановиться еще раз – у него еще оставались вопросы по поводу не до конца разгаданных чудес.

– Ты сама посмотрела расписание, хоть я тебя не просил?

– Ах, мой милый, – рассмеялась она, – я же видела, как ты листал справочник Брэдшоу! Тут нужна англо-саксонская кровь!

– «Кровь»? – переспросил он. – Да в тебе есть кровь любой расы! – Тут она остановилась. – Ты пугающе неподражаема!

Что ж, можно и так назвать, если ему это нравится.

– Я и название гостиницы знаю.

– Какое же?

– Их там две, ты увидишь. Но я выбрала ту, которую надо. И гробницу, кажется, я помню, – улыбнулась Шарлотта.

– Ах, гробницу! – Ему сойдет любая гробница. – Но я хотел сказать: я так любовно приберегал для тебя свою блестящую идею, а ты уже и сама до нее додумалась!

– Можешь приберегать для меня свои идеи, сколько душе угодно. Но почему ты думаешь, – поинтересовалась Шарлотта, – будто можешь уберечь их от меня?

– Уже не думаю. Что же я стану делать, если когда-нибудь мне захочется что-нибудь от тебя скрыть?

– Ах, обещаю тебе, я буду необыкновенно тупа во всем, чего мне не хотелось бы знать. – Они уже подошли к двери; Шарлотта приостановилась, чтобы пояснить: – Все эти дни, вчера, позавчера, сегодня утром, мне хотелось всего.

Ну, с этим-то как раз полный порядок.

– Ты получишь все.

23

По прибытии в город Фанни осуществила свою вторую идею: завезла полковника в клуб к ланчу, горничную отправила в кебе на Кадоган-Плейс вместе со всеми пожитками. Супруги весь день были непрестанно чем-то заняты, так что почти и не встречались до самого вечера. Обедали они вместе, у знакомых, но по дороге туда и обратно им словно и нечего было сказать друг другу. Фанни ушла в свои мысли глубже, чем в лимонного цвета накидку, окутывавшую ее обнаженные плечи, а муж, как обычно бывало в подобных случаях, успешно поддерживал взаимное молчание. В последнее время их беседы вообще отличались долгими паузами и резкими переменами темы. Одна из таких бесед, неожиданно для обоих, состоялась около полуночи.

Миссис Ассингем, несколько утомленная, возвратилась домой и, поднявшись на второй этаж, в изнеможении упала в огромное золоченое кресло в венецианском стиле, стоявшее на площадке у входа в гостиную. Там она восседала в глубокой задумчивости, превратив кресло в подобие некоего трона медитации. Учитывая восточные мотивы, присущие внешности Фанни, ее вполне можно было принять за сфинкса, собравшегося наконец заговорить после неисчислимых столетий безмолвия. Полковник, в свою очередь сильно напоминая усталого пилигрима пустыни, раскинувшего свою палатку у подножия монументального изваяния, отправился произвести рекогносцировку в гостиной. Как было у него заведено, он окинул окна и оконные запоры взглядом хозяина и одновременно распорядителя, главнокомандующего и рядового налогоплательщика, после чего вернулся к жене и с минуту постоял возле нее, выжидая. Но она и сама словно чего-то ждала и только смотрела на него снизу вверх с непроницаемым лицом. Все эти маневры местного значения, эта выжидательная тактика чем-то напоминали их прежние насыщенные беседы, общение путем взаимного непонимания, так затруднившееся в последнее время. Они словно поддразнивали друг друга, желая показать, что в случае возникновения серьезных неприятностей все недомолвки моментально исчезнут; в то же время в воздухе витала неясно подразумеваемая убежденность в том, что ничего столь вульгарного, как серьезные неприятности, в ближайшее время не предвидится.

Коли уж на то пошло, судя по выражению лица миссис Ассингем, эта леди смутно подозревала, что ей наконец удалось внушить своему мужу более тонкое осознание сложившейся ситуации, причем именно той ситуации, существование которой она столь непоследовательно готовилась категорически отрицать. Но такое сознание – нежный цветок, настолько хрупкий, что на него и дышать-то надо с осторожностью; именно так Фанни и поступила. Она знала – ему можно не объяснять, что она провела весь день у своих друзей на Итон-сквер и что причиной тому – впечатления, накопленные в Мэтчеме, набранные там буквально корзинами, подобно гроздьям спелого розового винограда; сей процесс, разумеется, не мог быть не замечен полковником и был воспринят им с тактичностью, которая вполне могла сойти за торжественность. В то же время такая торжественность ни к чему его не обязывала, вот разве только своим поведением он словно признавался в том, что отдает себе отчет в наличии неких подводных течений. Он явно полагал, что Фанни пустилась в плавание в какие-то глубокие воды, и, хотя не говорил ни слова, все-таки старался не упускать ее из виду. Во все время ее авантюры полковник не покидал берегов таинственного озера, но занял такую позицию, чтобы жена могла в любой момент подать ему сигнал бедствия. Такая необходимость могла бы возникнуть, если вдруг в ее баркасе откроется течь, и вот тогда-то долг велел бы ему, не раздумывая, спешить на помощь. Пока же оставалось лишь смотреть, как она скользит по темной воде, да гадать, не означает ли ее безмолвный пристальный взгляд в эту минуту, что доски баркаса уже разошлись. Он стоял перед ней с таким выражением готовности, словно мысленно уже стягивал куртку и жилет, намереваясь броситься вплавь. Но не успев еще кинуться в воду, – то бишь не успев задать вопрос, – полковник не без облегчения заметил, что Фанни уже направляется к земле. Он смотрел, как она подгребает все ближе и ближе, и в конце концов ощутил, как лодка ткнулась о берег. Толчок был весьма ощутимый, и вот Фанни ступила на прибрежный песок.

– Мы с тобой совершенно ошибались. Там ничего нет.

– Ничего?.. – Он как бы подал ей руку, помогая взобраться по крутому обрыву.

– Между князем и Шарлоттой Вервер. Я немного беспокоилась, но теперь я полностью убедилась. Я ошиблась, целиком и полностью. Там ничего нет.

– А я думал, – сказал Боб Ассингем, – что ты это и утверждала с самого начала. Ты клятвенно гарантировала их порядочность.

– Нет, я пока еще ничего не гарантировала, кроме своей собственной привычки тревожиться обо всем на свете. У меня до сих пор не было случая понаблюдать и рассудить, – серьезно продолжала Фанни, не вставая с кресла. – Там, в гостях, у меня была такая возможность, даже если я по неразумию не замечала ничего в другое время, – прибавила она с чувством. – И вот теперь я по-настоящему разглядела. И теперь я знаю. – Она