Урал грозный - Александр Афанасьевич Золотов

Позади, за платформами, шли теплушки и зеленые вагоны; там были командиры, бойцы в шлемах танкистов, в синих комбинезонах, с ножами-кинжалами у пояса — подарок города Златоуста.

«Внимание, говорит Москва!..» Люди бежали через пути, пролезали под вагонами, бежали к рупору радио, на голос далекой столицы.

Москва говорила о том, что на фронте идут победоносные бои. Танкисты слушали, шепотом повторяя названия городов и количество трофеев, устремив неподвижный, сосредоточенный взгляд на запад — туда, где фронт.

Потом они возвращались к своему составу и говорили о том, что едут слишком медленно, и это обидно в такое время, когда тяжелые танки ждет хорошая работа на фронте. Обижались бойцы напрасно. Мощные паровозы везли их на запад со скоростью курьерского поезда. Но слишком далек был путь по необъятной земле, путь от Урала до фронта, и потому им казалось, что они едут медленно и проехали совсем немного от того города, который имеет второе имя — Танкоград.

Особенно досадовал старший сержант Николай Родионов, водитель танка, бывалый фронтовик, несмотря на свои двадцать три года. Была ночь, и он высчитывал, сколько им примерно ехать до места назначения, когда его вдруг окликнул голос:

— Браток, слышишь, браток!..

Родионов поднял голову и в отсвете фонаря, в паровозном окошке, увидел голову машиниста. Трудно было рассмотреть, был он молод или стар,— копоть покрывала его лицо,— но голос был молодой, и глаза светились по-молодому.

— Ну, что там слыхать, на фронте?

— Бои... Наступаем, особенно на юге...— коротко ответил Родионов.

Но машинист просил рассказать подробнее и, выслушав Родионова, усмехнулся:

— В самый раз едете. Ваше время...

Машинист говорил о том, о чем думали и говорили все в эшелоне.

— Ну, и вези по-нашему, по-танкистски, чтобы с ветерком!..— сказал Родионов.

Но грех было жаловаться на машиниста. Он действительно вез «с ветерком». Состав пролетал по мостам, мимо переездов, и путевые сторожа, поднимая козырьком руку, едва успевали разглядеть исчезающие в пространстве силуэты тяжелых танков. И думали о том, о чем думали все в эшелоне и все по пути следования поезда.

Так стремительно летели танки, что, казалось, прямо с хода, еще на платформах, они вступят в бой и откроют огонь по врагу.

Старший сержант Родионов дежурил по эшелону как раз в часы, которые зовут «собачьей вахтой», и был даже рад этому. Он любил помечтать в одиночестве, подумать о жизни. Громыхали платформы, свистел рассекаемый поездом воздух, и летели мысли, сменяя одна другую.

Родионов возвращался на фронт после двух месяцев жизни в большом уральском городе. Здесь формировалась часть, здесь танкисты получили новые машины, пришли новые люди. В экипаже Родионова были коренные уральцы, один Родионов был ленинградец, словоохотливый веселый горожанин, бывший шофер большого металлургического завода. Родионова немного удивляли не слишком разговорчивые, сумрачные на вид уральцы — сталевар из Златоуста, шахтер из Копейска. Он привык к легким в работе, подвижным и веселым парням, а это была какая-то особенная молодежь — основательная в своих суждениях, немного медлительная. Но жаловаться на своих товарищей он не мог: каждый хорошо делал свое дело на занятиях — стрелок, заряжающий, радист. Ему спокойно с ними идти в бой. Они слушали бывалого танкиста с уважением: от товарищей они знали, что Родионов едва не сгорел в танке, а в другой раз восемь суток отсиживался со стрелком в подбитой машине на «ничьей земле», между нашими и немецкими линиями. И, стоя на площадке, на сыром, пронизывающем ветру, следя за отдаленными, мелькающими в степи огоньками, Родионов сказал сам себе:

— Нет, хороший народ. Грех жаловаться.

Потом стал думать о том, что еще завтра и послезавтра будут мелькать эти же огоньки разъездов, ярко освещенные фасады станционных зданий, а дальше пойдет полоса затемнения, черная ночь, непроглядный мрак. И все чаще люди будут глядеть в небо, в воздух...

«Воздух!» — совсем иначе звучит это слово на фронте.

С такими мыслями Родионов ехал на запад, на фронт, когда вдруг загудели тормоза, состав стал замедлять ход в степи, хотя нигде не было видно ни одного огня и ничто не указывало на близость разъезда или станции.

Однако поезд остановился. Родионов тут же спрыгнул с площадки и побежал к паровозу. Он бежал во всю мочь мимо платформ с танками, не слыша позади топота догоняющих его людей, первым добежал до паровоза и поднялся по лесенке в будку машиниста. В багряном отсвете топки он увидел машиниста и помощника и по их лицам понял: что-то случилось.

— Что у вас тут? — задыхаясь спросил Родионов.

— Пробка,— коротко сказал машинист и потом, как бы досадуя на то, что приходится долго разъяснять, добавил: — Задняя контрольная пробка протекает в резьбе. Понятно?

Машинист почти не сомневался в том, что танкист ничего не понял. А у него был друг-приятель — машинист на паровозе внутризаводского транспорта; кроме того, он сам интересовался всем, что касается техники. Он знал, что контрольные пробки находятся в потолке паровозной топки. Обычно высокая температура не действует на легкоплавкий металл пробки, пока в котле достаточно воды. Но плох тот машинист, который, как говорится, «упустит воду» — не заметит, что в котле не хватает воды. Металл пробки начинает плавиться, образуется отверстие, в него протекают пар и вода, и зловещий шум предупреждает о том, что котел может взорваться.

Именно такая беда произошла с паровозом того состава, который вез танки и экипажи на фронт. И Родионов это понял.

— А вы куда же глядели?— строго спросил он.— Эх вы!.. А, видать, старый машинист.

— Василий Петрович ни при чем,— вмешался помощник.— Пробка не подплавлена. Слесаря виноваты — не досмотрели, когда ремонтировали паровоз...

— Кто виноват — это другой вопрос,— с горечью сказал машинист,— пока что получилось нехорошее дело. В депо как-нибудь доползем. Придется тушить топку, получится простой паровоза чуть не на сутки... В такое-то горячее время!

И, поглядев на Родионова, с досадой добавил:

— Придется менять паровоз. Вы время потеряете... А состав такой, что каждый час имеет