Урал грозный - Александр Афанасьевич Золотов

школу; потом уехал на фронт и через год вернулся — с этой палочкой; правая нога искусственная — но такой же спокойный, бодрый и внимательный к людям, как раньше.

— А, товарищ Матвеев!— с удовольствием сказала Софья Демидовна, здороваясь с ним и пропуская его в кабинет.— Что же вы не зашли на урок?

— Я к вам за помощью, Софья Демидовна,— сказал Матвеев.

Из окна кабинета черные и зеленые квадраты полей были видны, как на ладони. Трактор, дрожа и обволакиваясь дымом, вел по черному полю многолемешный плуг. Маленькие фигуры людей, пригибаясь к земле, шли по следу трактора.

—...У добрых людей уже вся картошка высажена,— говорил Матвеев,— а в вашем колхозе, дай бог, чтоб процентов на шестьдесят... А барометр, извольте радоваться, пошел на снижение: метеорологическая предсказывает дожди. Извольте тогда под дождем сажать. Они мне очки втирали: я да мы, да у нас все великолепно, прямо — Герои Социалистического Труда. Зерновые закончили и сложили руки. Я приехал, посмотрел, что у вас с картошкой делается,— за голову взялся...

Она уже знала, зачем он пришел к ней: чтобы она отпустила учеников — четвертый класс и, возможно, третий,— помочь колхозу в его затруднении. Это не раз бывало в дни войны, и всякий раз первым душевным движением старой учительницы было возмущение: сами же, товарищи, требуете высокого качества учебы и сами перед концом учебного года, когда дорог каждый час, когда еще столько повторить нужно, отрываете детей от занятий! Вполне достаточно того, что они работают на школьном огороде! Как всегда, Софья Демидовна уже открыла рот, чтобы высказать Матвееву свой решительный протест; и как всегда, вспомнила, что война еще не кончилась, что главные работники воюют, что то, что происходит сейчас на черном поле около трактора,— самое важное для страны, для победы... И, придерживая рукой неугомонную печень, она только спросила:

— Когда?..

— Дождь-то — черт его знает, может и завтра начнется,— ответил Матвеев, виновато поглядывая на нее.

— Значит, сегодня?

— Значит.

— Третий и четвертый, или только четвертый?

— Давайте и третий... Софья Демидовна, дорогая, не смотрите на меня так сердито, ей-богу, другого выхода нет! — невесело усмехнулся Матвеев.

— Странно, словно я на вас сержусь, причем тут вы! — раздраженно ответила Софья Демидовна.

Стараясь, чтобы гримаса боли не проступила у нее на лице, она вошла в класс с Матвеевым и сказала ученикам:

— Ребята, сегодня у нас больше не будет уроков. Придется нам всем помочь нашему колхозу закончить посадку картофеля, пока стоит благоприятная погода.

По оживлению, которое охватило ребят при этом известии, было ясно, что лучшего подарка Матвеев не мог сделать в этот майский день. Даже сонная Шура Данникова зашевелилась, а Ваня Щеглов, едва секретарь райкома и директор вышли в коридор, вскочил на парту и с криком: «Го-го-го!» — пробежал до учительского стола: иначе он не мог выразить восторг, переполнявший его душу.

В школьном дворе, залитом солнцем, выстроились мальчики и девочки, смеясь и щебеча. Нина Осиповна, косясь на суровое лицо директора, старалась установить тишину. Матвеев подошел к Софье Демидовне:

— Вы что, тоже идете?

— Конечно.

— Вам это совсем ни к чему. У вас больное лицо.

Она только взглянула на него.

— Я серьезно прошу, Софья Демидовна, откажитесь, поберегите себя.

— А вы себя разве бережете? — спросила она.— И мне, и мне давай! — сказала она Кате Гладких, которая несла лопаты из сарая.

Матвеев покачал головой и отошел от нее...

В поле Софье Демидовне сначала показалось холодно: дул свежий ветер, от болота, из-под горы, тянуло сыростью. Но едва она, преодолевая боль, сделала несколько ударов лопатой, как ощутила чудесную молодую теплоту, разлившуюся по жилам; и даже боль как будто стала тише.

— Ну, Шура? Тебе двенадцать, а мне шестьдесят два; я в пять раз старше, а давай-ка — кто быстрее?— сказала она Шуре Данниковой, которая помаленьку, не торопясь, ковыряла землю на соседней полоске. И легко, как молодая, загнала лопату в землю:

— Видишь, как!

— Э, куда вы все годитесь! — по-мальчишески закричал Матвеев; он сбросил плащ, воткнул в землю палку и, отобрав лопату у Кости Рябкова, стал ловко работать ею...

— Нет, я моложе тебя! — сказала Софья Демидовна Шуре, которая никак не могла за нею поспеть.

3

Вечером Матвеев подсчитал и сказал, что колхозный план посадки картофеля выполнен на 88 процентов.

— Еще денек такой работы — и перевыполните план, хватило бы посадочного материала! — сказал он смущенному председателю колхоза.

Он уехал, обещав вернуться завтра к полудню. Дети разошлись по домам. Софья Демидовна тоже пошла домой, в школу. Она шла легко, но, поднимаясь на крыльцо, вдруг почувствовала, что смертельно устала. Ладони у нее пылали, шейные позвонки болели, все кости ныли. Прокофьевна ждала ее в дверях.

— Наработались?— спросила она с ехидством.

— Дай-ка теплой воды, ноги вымыть,— сказала Софья Демидовна.— Устала я, сил нет.

— Так вам и надо. Нечего тянуться за другими. Подумаешь, какая молоденькая нашлась.

Она повернулась и побежала за водой, а Софья Демидовна чуть не вскрикнула, схватившись за бок: проклятая печень опять принялась за свое.

Лекарство немного успокоило боль. Вымывшись и переодевшись, Софья Демидовна села в свое старое деревянное кресло. Прокофьевна положила ей за спину подушку, поставила на стол ужин, положила газеты.

— Ешьте, чего же вы не едите! — сказала она грубо.

— Потом, Прокофьевна...

— Ничего не потом, а сейчас ешьте.

Такой тон установился между ними двадцать три года назад: Прокофьевна грубила Софье Демидовне, как хотела, и ухаживала за нею, как мать за единственной дочерью. И Софья Демидовна знала: умри она — никто не будет горевать так искренне и безутешно, как Прокофьевна.

— Небось, весь день ничего не ели.

— Нам из колхоза в поле присылали обед, я ела.