Опасная профессия - Жорес Александрович Медведев

«Я имею удовольствие пригласить Вас на один год с января 1973. Исследования доктора Холлидея в области ошибок синтеза белков и аккумуляции мутаций при старении клеток развиваются очень быстро – это та область, которая возникла в результате Ваших теорий… Наш институт очень хорошо оборудован, и Вам будут предоставлены все необходимые условия…»

Результаты исследований Робина Холлидея, публиковавшиеся в Nature и геронтологических журналах примерно с 1969 года, сразу привлекли мое внимание, и между нами возникла переписка. Р. Холлидей с 1967 года заведовал отделом генетики в Институте медицинских исследований, переехав в Лондон из Кембриджа. До этого он изучал в основном генетику растений и был автором одной из теорий молекулярного механизма обмена генами при спаривании хромосом в процессах мейоза (редукционного деления хромосом при созревании половых клеток). Процесс старения клеток он начал изучать лишь в 1968 году, но не на животных моделях, а на культурах клеток. Специализированные клетки человека, например фибробласты, поддерживаемые в культуре, имеют ограниченный потенциал делений. После 50 последовательных делений они быстро накапливают изменения, дегенерируют и умирают – этот феномен был открыт в 1963 году американским биологом Леонардом Хейфликом и назван лимитом Хейфлика (Hayflick’s Limit). Такое явление не наблюдалось в клетках раковых опухолей, которые способны к неограниченному числу делений в культуре. Робин Холлидей предположил, что лимит Хейфлика является аналогом старения и связан с накоплением ошибок синтеза белков, который самопроизвольно ускоряется. Он обнаружил, что в старых культурах фибробластов некоторые ферменты снижают свою удельную активность, что могло быть результатом накопления аномальных «испорченных» молекул.

Аналогичные исследования проводил в Израиле Дэвид Гершон (David Gershon), основным объектом его исследований были не культуры клеток, а плодовые мушки дрозофилы, которые стареют и умирают в течение нескольких недель. С Гершоном у меня тоже была переписка, возникшая в результате обмена оттисками.

Приглашение из Лондона было очень привлекательным, так как давало возможность экспериментально проверить те теории, которые я разрабатывал с 1951 года. Национальный институт медицинских исследований в Лондоне был всемирно известным научным центром, ученые которого трижды удостаивались Нобелевских премий. Я ответил на письмо директора института, сообщив, что с благодарностью принимаю его приглашение и начну шаги по его реализации. Но также сообщал, что окончательное решение зависит не от меня, а от многих инстанций.

Приглашение из Лондона вместе с собственным заявлением о желательности его принятия я, как положено, передал в середине марта директору института Н. А. Шманенкову. Он же заведовал и лабораторией, в которой работала моя группа. От Шманенкова эти бумаги пошли в международный отдел ВАСХНИЛ, а затем и в ЦК КПСС. Оформление зарубежных поездок ученых в западные страны не менялось с 1960 года, и окончательные решения по-прежнему принимались выездной комиссией ЦК КПСС и КГБ. В конце апреля Шманенков пригласил меня в директорский кабинет и сообщил, что «инстанции» признали мою поездку на год в Лондон «нецелесообразной». Мне рекомендовали найти удобный повод для отказа. Я ответил, что у меня нет таких поводов и что сам Шманенков может ответить на письмо из Лондона как директор, ответственный за работу своих сотрудников.

Первое интервью Солженицына для американских газет

В конце октября 1970 года Солженицын вчерне закончил работу над «Августом Четырнадцатого», первым томом эпопеи «Красное Колесо», которую он планировал довести до 1921 года, захватив Февральскую и Октябрьскую революции и Гражданскую войну. До 1972 года Солженицын, несмотря на многочисленные просьбы, не давал никаких интервью западным корреспондентам в Москве. В 1970 году родился его первый сын, названный Ермолаем, и Наталия Светлова ожидала второго ребенка. Солженицын теперь делил свое время между дачей Ростроповича в Жуковке, где он мог работать в изоляции и тишине, и квартирой своей новой семьи на улице Горького. Это была просторная квартира из пяти комнат с высокими потолками. Бракоразводный процесс с первой женой, проходивший в Рязани, остановился на стадии раздела имущества между бывшими супругами. Решетовская теперь требовала для себя четверть Нобелевской премии, обосновывая это тем, что в период с 1956 до 1962 года Солженицын, зарабатывавший в школе преподаванием астрономии лишь 60 рублей в месяц, фактически жил и работал в ее квартире и на ее большую зарплату доцента сельхозинститута. Его главные опубликованные произведения создавались именно в тот период. Солженицын с этим требованием не соглашался. Между тем в советской прессе была развернута широкая кампания против писателя, распространявшая много клеветы о его семье, отце и деде, о его военной службе и даже о его лагерном прошлом. Ответить на эту клевету в какой-либо советской центральной газете Александр Исаевич не мог. В конце концов он решил дать обстоятельный ответ через западные газеты, справедливо полагая, что в этом случае его отпор клеветникам будет зачитан в русскоязычных программах зарубежных радиостанций.

В середине марта 1972 года я получил конфиденциальное сообщение от Елены Чуковской, внучки умершего в 1969 году К. И. Чуковского, о том, что Солженицын хотел бы поговорить со мной по очень важному для него делу. Мы встретились в ближайшее воскресенье в квартире Елены и Лидии Чуковских тоже на улице Горького. Поскольку и эта квартира, как полагал Солженицын, прослушивалась, то разговор мы вели на кухне, тихими голосами, при открытом кране и частично с помощью карандаша и бумаги. Почему-то считалось, что звук текущей из крана воды мешает прослушиванию. (При беседах в квартирах иностранных корреспондентов включали и душ в ванной.) Солженицын сообщил, что он решил дать развернутое интервью авторитетной британской или американской газете. Он знал, что у меня были дружеские отношения с несколькими иностранными журналистами, которые очень активно помогали моему освобождению из Калужской психиатрической больницы, получая от Роя всю необходимую информацию. Американские журналисты также помогали мне и Рою получать от издателей в США и Англии наши книги, изданные на английском. Солженицын хотел провести интервью как можно скорее и ждал моего совета и помощи.

Я сразу сказал, что такое интервью целесообразно дать одновременно двум московским корреспондентам ведущих американских газет – Роберту Кайзеру (Robert Kaiser) из The New York Times и Хедрику Смиту (Hedrick Smith) из The Washington Post, с которыми я был в дружеских отношениях. Они оба достаточно хорошо владели русским языком и имели очень высокую репутацию как журналисты. Договорились, что я организую все в течение недели и сообщу Солженицыну дату и время их прихода в квартиру Наталии Светловой. Солженицын хотел встретиться с журналистами именно там и представить американцам свою новую семью.

С Кайзером я обычно встречался по условному телефонному звонку в определенное вечернее