Крошка Доррит. Книга вторая - «Богатство» - Чарльз Диккенс

Кленнэм смотрел на этих двух женщин, стоявшихпосреди тесной неуютной комнаты, пестуя свой гнев, терзая себя и друг друга. Онстал прощаться; но мисс Уэйд едва кивнула ему головой, а Гарриэт с наиграннымсамоуничижением служанки или рабы (в котором, однако, было больше вызова, чемсмирения) сделала вид, что никак не решится отнести его приветствие и к своейскромной особе.

Он спустился по темной винтовой лестнице водвор, где все показалось ему еще более унылым, чем прежде, — глухая стена,засохший плющ, заброшенный фонтан, разбитая статуя. Размышляя о том, что онвидел и слышал в этом доме и о неудаче своих попыток напасть на следподозрительной личности, которую он разыскивал, он возвратился в Лондон с темже пакетботом, что привез его в Кале. Дорогой он развернул листки, полученныеот мисс Уэйд, и прочитал в них то, что составляет содержание следующей главы.

Я имею несчастье быть неглупой. С самых юныхлет я всегда видела то, что от меня думали скрыть. Если бы я чаще поддаваласьобману и реже проникала в истину, мне бы легко и спокойно жилось на свете, какживется большинству глупцов.

Детство мое прошло в доме у бабушки, вернейсказать, у дамы, которая себя называла моей бабушкой. Она не имела праваназывать себя так, но я в своей детской наивности тогда об этом недогадывалась. У нее жило несколько человек детей, своих и чужих. Все это былидевочки; числом десять, считая меня. Мы вместе росли и вместе воспитывались.

Мне было лет двенадцать, когда я стала замечать,что другие девочки относятся ко мне покровительственно. Считалось, что ясирота. Больше среди нас сирот не было, и в поведении своих сверстниц я яснопочувствовала (вот когда мне впервые следовало пожалеть о том, что я неглупа)желание подкупить меня оскорбительной жалостью, смешанной с сознаниемсобственного превосходства. Я убедилась в этом не сразу, я долго проверяла своеоткрытие. Оказалось, что мне очень трудно вызвать их на ссору. Если и удавалосьпоссориться с той или другой, то через час она уже приходила мириться. Я сноваи снова повторяла испытание, и не было случая, чтобы кто-нибудь сталдожидаться, когда я сделаю первый шаг. Всегда они прощали меня, тщеславнонаслаждаясь своим великодушием. Точь-в-точь, как это делают взрослые!

Одна из них была моей закадычной подружкой.Сама еще ребенок, я любила эту маленькую дурочку пламенной любовью, какой онавовсе не стоила — мне до сих пор стыдно вспоминать об этом. Ее всегда хвалилиза доброту и мягкость характера. Она всем готова была дарить и дарила ласковыеулыбки и взгляды. И никто в доме, кроме меня самой, не подозревал, что она этоделает только из желания дразнить и мучить меня!

И все же я так любила свою недостойнуюподругу, что жизнь обратилась для меня в сплошную пытку из-за этой любви. Менябез конца стыдили и бранили за то, что я к ней «придиралась», иными словами,уличала ее в разных мелких предательствах и доводила до слез, нагляднодоказывая, что умею читать в ее душе. Но я по-прежнему любила ее; и однажды наканикулы поехала к ней гостить.

Дома она была еще хуже, чем в пансионе. У нееоказалось множество двоюродных братьев и сестер, не говоря уже о знакомых; длянас часто устраивались вечера с танцами, то дома, то где-нибудь у соседей, икаждый такой вечер она превращала в невыносимое испытание для моей любви. Онанарочно старалась привлекать к себе все сердца — чтобы я безумствовала отревности; быть со всеми милой и ласковой — чтобы я завидовала до исступления.Ночью, оставшись с ней вдвоем в нашей спальне, я упрекала ее за все этиковарные уловки, которые видела насквозь, а она плакала и жаловалась на моюжестокость; и потом я до утра не выпускала ее из своих объятий, чувствуя, каксердце у меня разрывается от любви; и нередко мне приходило в голову: чем такстрадать, лучше броситься вместе с нею в реку и умереть — по крайней меремертвую у меня ее никто не отнимет.

Мне даже легче сделалось, когда наступиларазвязка. Среди ее родных была тетка, которая меня невзлюбила. Пожалуй, никто всемье не питал ко мне расположения, но мне это и не нужно было, мне не нуженбыл никто, кроме моей подруги. Тетка была молодая женщина, и я часто ловила насебе ее внимательный взгляд. Эта беззастенчивая особа открыто смотрела на меняс состраданием. Как-то после одной из описанных выше ночных сцен я утром, дозавтрака, пошла в оранжерею. Шарлотта (так звали мою вероломную подругу) была ужетам, и, входя, я услышала голос тетки, которая, обращаясь к ней, произнесла моеимя. Я остановилась за деревом и прислушалась.

— Шарлотта, — говорила тетка, — мисс Уэйдсовершенно извела тебя, этому надо положить конец. — Я повторяю слово в словото, что слышала.

Что же отвечала Шарлотта? Может быть, сказала:«Это я ее извела, а не она меня; я беспрестанно мучаю ее, я — ее палач, а она,несмотря на все пытки, которым я ее подвергаю, ночами напролет говорит мне освоей любви»? Ничуть не бывало, ее ответ показал, что я с самого начала верноее оценила. Она стала плакать и рыдать (чтобы сильней растрогать тетку) исказала: «Милая тетя, у нее тяжелый характер, другие девочки тоже стараютсясмягчить его, не только я — мы все стараемся как можем».

Тетка принялась ласкать ее и утешать, точноуслышала не подлую клевету, а свидетельство благородных чувств, и, помогаяразыгрывать эту лицемерную комедию, отвечала: «Но всему есть границы, моямилочка; даже ради столь благой цели нельзя терпеть те беспрерывные мучения,которые причиняет тебе эта бедная, несчастная девочка».

Как нетрудно догадаться, бедная, несчастнаядевочка тут же вышла из своего тайника и сказала: «Отправьте меня домой!»Ничего больше они от меня не услышали; на все уговоры я твердила только:«Отправьте меня домой, а не то я уйду пешком, одна». Вернувшись к своей такназываемой бабушке, я сказала ей, что, если меня не отвезут в какой-нибудьдругой пансион до возвращения моей бывшей подруги и остальных девочек, я выжгусебе глаза, чтобы не видеть их лживых физиономий.

Я попала в среду взрослых девушек, но ониоказались не лучше. Красивые слова, притворно красивые чувства; под всем этим ялегко разглядела стремление представить себя в выгодном свете, унижая меня. Ещедо того как я вышла из пансиона, я узнала, что «бабушка» вовсе не бабушка мне ичто никаких родственников у меня нет. Это известие по-новому осветило для менямое прошлое, да и будущее. Оно раскрыло мне глаза на много других случаев,когда люди, якобы оказывая мне внимание или услугу, попросту тешились своимпревосходством надо мной.