Крошка Доррит. Книга первая - «Бедность» - Чарльз Диккенс

Я работал над этой книгой в течение двух лет,отдавая ей много времени и труда. И если ее достоинства и недостатки не говорятсами за себя при чтении, значит моя работа пошла впустую.

Если бы я мог выступить с оправданиями тогонеумеренного вымысла, каким являются Полипы и Министерство Волокиты, я стал быискать этих оправданий в повседневной жизни рядового англичанина, не говоря ужео том незначительном обстоятельстве, что столь бесцеремонное нарушение приличийбыло допущено мною в дни войны с Россией и судебного разбирательства вЧелси.[1] Если бы я решился отстаивать право на существование стольэкстравагантного персонажа, как мистер Мердл, я бы намекнул, что он был задуманпосле эпопеи с железнодорожными акциями, в пору деятельности некоегоИрландского банка и еще одного-двух столь же почтенных учреждений.[2] Если бымне понадобились смягчающие обстоятельства для фантастического утверждения,будто дурной замысел иногда прикидывается замыслом добрым и сугубоблагочестивым, я сослался бы на ту любопытную случайность, что это утверждение,выраженное в крайней форме на страницах данной книги, совпало по времени спубличным допросом директоров Королевского британского банка.[3] Но я готов, еслипотребуется, подчиниться заочному приговору по всем этим пунктам, и признатьмнение авторитетов, что ничего подобного никогда не имело места в нашей стране.

Некоторые из моих читателей, быть может,пожелают узнать, сохранилась ли тюрьма Маршалси, хотя бы частью, до нашеговремени. Я сам этого не знал, пока писал свою книгу, и только когда работа ужеблизилась к концу, отправился взглянуть. Я увидел, что на месте наружногодворика, так часто упоминающегося на этих страницах, красуется бакалейная лавка;и это заставило меня предположить, что от старой тюрьмы камня на камне неосталось. Однако, бродя по одной из близлежащих улиц, обозначенной как«Энджел-Корт, ведущая к Бермондси», я вдруг очутился на «Маршалси-Плейс» и нетолько признал в стоящих там домах большую часть строений старой тюрьмы, нодаже убедился, что целы те помещения, которые я мысленно видел перед собой,когда работал над жизнеописанием Крошки Доррит. Какой-то неправдоподобнокрошечный мальчуган, державший на руках неправдоподобно громадного младенца, спочти сверхъестественной точностью рассказал мне о прошлом этих мест. Откуда уэтого юного Ньютона (ибо я считаю его вполне достойным такого наименования)подобная осведомленность — мне неизвестно; чтобы почерпнуть ее из личногоопыта, он должен был родиться на четверть века раньше. Указав на окно комнаты,где появилась на свет Крошка Доррит и где столько лет прожил ее отец, яспросил, кто там живет теперь. Мой собеседник ответил: «Том Питик». Я спросил,кто такой Том Питик, и услышал в ответ: «Джека Питика дядя».

Пройдя немного дальше, я обнаружил ту старую ине столь высокую стену, что шла вокруг тесной внутренней тюрьмы, куда никогоникогда не запирали, разве что в особо торжественных случаях. Всякий, кто внаши дни попадет на Маршалси-Плейс, пройдя через Энджел-Корт, ведущую кБермондси, будет ступать по тем самым каменным плитам, по которым некогдаступали узники Маршалси; направо и налево от него протянется узкий тюремныйдвор, почти не изменившийся, если не считать того, что верхнюю часть стенснесли, когда это место перестало быть тюрьмой; к нему будут обращены окнакомнат, где томились неисправные должники; и скорбные тени прошлого обступятего толпой.

Однажды в августовский полдень, тридцать леттому назад, Марсель изнывал под палящими лучами солнца.

Палящий зной в середине августа был нередкостью для юга Франции в то время, как и во все прочие времена. Раскаленноенебо сверкало над городом, а в городе и в его окрестностях тоже все сверкало,отражая солнечный свет. Сверкали белые стены домов, сверкали белые улицы,сверкали белые ограды, сверкали истрескавшиеся от зноя ленты дорог, сверкалихолмы, где вся зелень была выжжена солнцем, и от этого повсеместного сверканьяодурь брала случайного прохожего. Только лозы, отягченные спелыми гроздьями,нарушали сверкающую неподвижность, едва заметно подрагивая, когда горячийвоздух шевелил их поникшие листки.