Я живу в этом теле - Юрий Никитин

Когда открыл дверь, проголодавшийся и почему-то озябший, влицо шибанул запах ароматного кофе. Воздух в прихожей весь пропитан этим горьковато-бодрящимподстегивателем. Мои ноздри жадно затрепетали, спина сама разогнулась, явдохнул всей грудью. А в желудке даже нетерпеливо квакнуло, требуя не тянуть изклопа резину, быстрее сделать глоток горячего, сладкого, крепкого!

– Круто, – сказал я себе вслух. – До чего жездесь все пропиталось этой наркотой! А что будет, когда в самом деле заварю?..Полный улет.

Руки уже вытряхивали молодуху в приготовленную заранеебольшую банку с землей, которую день назад обильно полил, то есть приготовилдля новоселья. Молодая самка тут же забегала по увлажненной земле, внерешительности остановилась перед отверстием, что я вчера же проделал стержнемот авторучки.

Уже поспешно обследовала узкий лаз, из которогособлазнительно тянуло влагой, затем начала… обламывать крылья. Делала это вкаком-то замедленном темпе и, как мне показалось, торжественно и обреченно.Нужно поскорее зарываться в безопасное подземелье, а она медлила, словнооттягивала миг расставания с белым светом… Отныне на долгие годы – да чтотам на долгие годы! – на всю оставшуюся жизнь обречена она жить вподземелье. На поверхность выйдут только ее дети: рабочие муравьи, которыебудут охотиться, пасти тлей, сражаться с другими муравьями… Она же –никогда.

Когда обломила последнее крыло – по заранее отмеченнойлинии! – еще некоторое время трогала их, перебирала жвалами, перекладывалас места на место. Я отлучился поставить джезву, а когда вернулся, самка ужеторопливо расширяла норку. Минут через десять скрылась вовсе, на поверхностичернела горка свежевырытой земли из спрессованных комочков. Где-то на глубинесамка сумела развернуться головой кверху, некоторое время еще выталкивалакомочки, пока не замуровала вход намертво.

Я вздохнул и вернулся к рабочему столу на кухне. Тамзакипает вода в джезве, там ноутбук. А первый новорожденный муравьишка«вылупится» из подземелья только через девять месяцев.

А на подоконнике «вольные» муравьи уже утащили в норкупоследнюю муху. Да и что за муха, одно название. Вчера поймал нескольких как наподбор: толстые, брюхи раздуты яйцами! К вечеру изловил еще и залетевшуютолстую бабочку. У муравьев был пир! А об эту только зубы сотрут.

На кухне пара мух вилась под потолком, пришлось прибегнуть крезинке. Правда, одну шуструю расплескал о потолок, но взгромоздил табуретку настол, тщательно затер красное пятнышко. Лена и прочие женщины на потолок хоть иредко теперь смотрят, но с их пристрастием к чистоте непорядок заметят сразу…

Первый же муравей, наткнувшись на муху, опешил на миг –откуда она взялась, только что тут ничего не было! – в следующее мгновениеяростно впился челюстями. С минуту кусал ее, пока не убедился обескураженно,что она уже убита, причем явно не им. Сделав ритуальный круг, он юркнул внорку. Через несколько секунд за ним выскочило несколько крепких муравьев, явноиз стаза солдат. Все вместе набросились на добычу, одни умело начали отчленятькрылья, другие – лапы, третьи сразу попытались затащить огромное чудовищев крохотную норку.

Я с упоением наблюдал, проникаясь ощущением этогоудивительнейшего мира, и, когда наконец разогнул занемевшую спину, стрелкичасов показывали, что просидел так больше двух часов. Черт, собирался жесегодня зайти в институт… Если выйти прямо сейчас, то есть шанс успеть дообеда. Правда, а вдруг сегодня шеф явится не с двух часов или с трех, а сдвенадцати? Такое бывает, иногда он приходит вовсе рано…

Пока мой разумоноситель мучительно раздумывал, идти илиотложить на после обеда, руки сами расстегнули пиджак, ноги сами сбросили туфлии юркнули в уютные домашние тапочки. Ладно, он пойдет к трем часам. Шефа небудет точно, можно положить распечатку на стол его секретарше, зато на службеявно будет Маринка…

Я увидел ее, жаркую и мягкую, в постели. Крупныемолочно-белые чаши влажно качались прямо перед моим лицом, красные ободки с торчащимисосками дразнили, мои губы шевельнулись, я прикусил эти горячие твердыекончики, мое тело горело, я сильный и здоровый зверь…

– А, черт, – сказал я вслух.

Видение исчезло, но осталась тяжесть в гениталиях.Я вышел на балкон, свежий воздух чуть охладил разгоряченное лицо. Далековнизу на улице, как муравьи, снует народ, проползают машины, сейчас их такмного, что уже едва протискиваются, а для стоянок выползают на тротуары, наостановке всего два человека, явно троллейбус недавно ушел, следующий будетчерез десять минут, можно успеть одеться и спуститься, как раз успею кследующему, а там всего пять остановок, родной институт, Маринка, ее смеющеесялицо, которое такое же сочное и плотское, ее спелые губы и дразнящий язычок…

Опять потяжелело, пальцы сжались, это я мысленно ухватил ееза тяжелую горячую грудь… нет, сразу наклонил и задрал короткую юбчонку, тамтакие кокетливо вздернутые ягодицы, сочные и с красной щелью…

– О, мать твою, – вырвалось злое. – Да что жеэто…

Поспешно вернулся с балкона, солнце слишком яркое, радиацияповышена, зимой такие видения не так распирают череп, а сейчас как с цепи всесорвалось, куда ни посмотри, то либо гребу покорное женское тело под себя исовокупляюсь, как пес, либо творю что-то еще, но обязательно это горячечное,бредовое, чтоб жаркая женская плоть, я в ней, волна по телу, мои пальцы мнуттеплое и влажное мясо, готовое принять меня в свои недра, впустить, я там начнужить, развиваться, оттуда выйду молодым и сильным…

В глазах видения становились все напористее. Череп трещал,мозг услужливо выполнял все приказы всемогущего инстинкта: рисовал красочныекартины коитуса, подсовывал удобные маршруты как к Маринке, так и к Ларисе,Рите и даже к давно не посещаемой Любаше… И вообще можно выйти прямо натроллейбусную остановку, там вон стоят две, спросить, как проехать туда-то, акаким транспортом, а где сойти, пару комплиментов, а потом сказать, чтоследующий троллейбус придет только через полчаса, у них там обеденный перерыв,а у меня стоит… закипающий чайник на плите, есть пирожные, а в комп ужепоставил DVD с новеньким хитом, графика потрясная…

– Да что это, черт, – сказал я уже громко. Вванной на меня взглянуло злое, рассерженное и растерянное лицо. Молодого самцараспирают гормоны, думать ни о чем ином не может, потому что разумностьчеловека – всего лишь более ювелирная работа грубых инстинктов.

– Отвратительно, – прошептали мои губы, –отвратительно… Это я? Я – всего лишь похотливая обезьяна?

Отражение гордо выпрямилось, глаза блеснули негодованием, ноиз самой глубины смотрела все-таки обезьяна, что при необходимости сделает вид,что она вовсе не она, а кровь скапливается внизу все горячее, требует выполнитьто главное, ради чего она, эта обезьяна, и есть…

Я смотрел в лицо этого существа, потом все-таки его затмилакрасочная картина незнакомой самки, с огромными ягодицами, толстым животом иогромной, как воздушные шары, наполненные горячим молоком, грудью. Все этоистекало жаром, потом, стонало и сминалось под моими руками, моим весом, яхватал, давил, мял, пользовал, из горла вырвался довольный рык зверя. Сознаниетут же начало очищаться, я увидел себя в пустой ванной, поспешно сунул липкиепальцы под горячую струю воды, долго и тщательно мыл ладони, вытерся насухо,уже совершенно трезвый, без толстых жоп перед глазами и колыхающихся огромныхмолочных желез.