Я живу в этом теле - Юрий Никитин

– А, это… Забыл. По сети скину. Загляни сегодня впочтовый ящик.

– Загляну, – пообещал я. – Со мной все впорядке. Правда. Может быть, даже чересчур.

После его ухода я пытался вспомнить, какая мысль дразнилась,показывала кончик хвоста, как Маринка язык. Что-то о муравьях, общности счеловеком… или не человеком? Может быть, общности с чем-то еще, чем-то живым, вотличие от мертвой материи…

В грудь кольнуло острым, а перед глазами возникла пугающаячернота с холодным блеском. Мертвая материя тоже усложняется. Сперва былПраатом, после взрыва разлетелся, постепенно усложняя обломки, сцепляя один сдругим, образовывая сложные соединения, пока не появились такие сгущения, изкоторых затем галактики, звезды, планеты, а дальше на планетах, по крайнеймере – на одной, возникло еще более навороченное, за неимением другого словаименуемое жизнью. Амебы, рыбы, динозавры, человеки, мы все из той же мертвойматерии, что и вся остальная Вселенная. Из той же, из чего звезды, галактики,пространство.

Словом, я и есть та частичка Вселенной, через которую онастарается развиться как можно быстрее, на которую возлагает наибольшие надежды.

– Стоп-стоп, – сказал я вслух, пытаясь разобратьсяв хаосе мыслей, – она старается, она возлагает… Ведь это я и естьВселенная! Руки мои не мыслят, но я их тоже считаю частью себя. Пусть звезды немыслят, как и камни под моими ногами, но они тоже часть меня. Это верно какдважды два, но… Итак, первый шажок – это взрыв Праатома. Можно его считатьначалом жизни вообще. Второй – усложнение структур до уровня галактик,звезд, планет. Третий – до уровня возникновения жизни органической.Четвертый – усложнение до так называемого разума. Но усложнение структурвсе ускоряется и ускоряется: вот уже этот разум вдруг осознал, где оннаходится. В каком теле, времени, месте. И понял, что – смертен.

Стены качались, двигались, я задевал их плечами,отталкивался ладонями, но сидеть не мог, вскакивал и снова метался по квартире,как загнанный в ловушку зверь. Смутные мысли и неоформленные образы приходилииз странных глубин: то ли рождались в моем черепе, где уже кипит нечто на гранибреда, то ли мой мозг их только принимает, еще более смутные и неотчетливые,затем кое-как формирует в понятные мне силуэты, но и те для меня слишкомчуждые, я их не воспринимаю, как собака в упор не видит даже самые лучшиефотографии и не узнает в скульптурах людей и даже других собак.

– Усложнение, – повторил я вслух. Прислушался ксебе, словно надеялся поймать Кого-то или Нечто, что говорит за меня. –Усложнение материи ускоряется… Сперва между эволюционными скачками тянулисьмиллиарды лет, затем шли сотни миллионов, а после появления человека я возниквсего лишь через миллион, плюс-минус, лет…

Резко и неуместно зазвонил телефон. Я вздрогнул, поморщился.Звонки не прекращались, мои пальцы приподняли трубку и тут же опустили.Возможно, это сделал я, но возможно, кто-то из оставшихся двоих: мойразумоноситель, то есть человек, существо этой планеты, или же сама материя,Вселенная.

Через час в дверь позвонили. Я поколебался, но это уже нетрубка телефона, второй звонок намного настойчивее. В дверной «глазок» виднораздутое чудовище, никак не научусь узнавать людей. Чудовище делалонетерпеливые знаки, я поколебался, открыл дверь.

Лена стояла с большой сумкой у ног. Щеки раскраснелись, онавоскликнула:

– С тобой все в порядке?

– А что могло случиться? – ответил я вопросом навопрос.

– Я тебе звонила, звонила! А все обрывается иобрывается! Линия паршивая… Или ты сидел в Интернете?

– Если бы в Интернете, были бы короткие гудки, –объяснил я. – А с тобой все в порядке?

Она уже прошла в квартиру, сумку оставила в прихожей. Голосее раздался в районе платяного шкафа:

– Я на минутку! Там внизу ждет машина. Неожиданноудалось взять путевки на Черепаховые острова. Со скидкой. Говорят, фирме надобыло куда-то деть деньги, иначе пришлось бы все отдать налоговой инспекции… Атак на нужды работников, улучшение их быта… Ты куда задевал мой старыйангло-русский разговорник?

– Возьми словарь, – предложил я.

Она отмахнулась:

– Я всего на неделю. Ради этого учить язык?.. Авылетаем сегодня вечером. Ночь через океан, а утром уже под пальмами.Представляешь?

– Нет, – ответил я. – Этого я не представляю.

Ее унесло вместе с сумкой, где нашлось место и потрепанномуразговорнику, а я попытался вернуться к прерванной мысли, отыскал обрывки.Итак, из-за этого смутного ощущения родства со всеми людьми, зверьми и даже снеживой природой… ощущения даже не на клеточном уровне, а на гораздо болеенизком!.. сознание этих существ… мое в том числе, отказывается принимать смертькак абсолютное прекращение жизни. Человек чувствует, что не может вот такпросто исчезнуть весь. Тело сгниет, его сожрут черви или сожгут в крематории.Но что-то же остается? Потому покойника, вопреки рассудку, хоронили со сложнымиобрядами, в древние времена – с конями и женами, ныне… ныне тоже с обрядами.А могилки украшают цветами и разговаривают с покойником.

Это ощущение родства вызвало непрекращающиеся попытки как-тоустановить связь с остальными родственниками. Хотя бы ближними! Воздействоватьна других, заставить человека сделать то, что хочешь ты, велеть горесдвинуться, а звездам вспыхнуть в другом месте…

Эти нелепые попытки одинаковы в Древнем Вавилоне,средневековой Европе и в наше насыщенное компами время. Одинаковы потому, чтоэто смутное ощущение, родства не ослабевает, хоть и не становится сильнее.Понятно же, организм один…

Под этим углом жизнь все еще самое ценное… Но уже нечеловечка лично! А жизнь того сверхорганизма, частью которого человек является.Не можешь чувствовать себя как часть вселенского организма, почувствуй хотя бына уровне всечеловеческого. Или даже своего народа, племени. Хотя племен ужевроде бы нет, разве что где-то в Африке, так хоть на уровне нации. Это идостойнее, да и вернее, а не детски наивное: человек – это Вселенная.

Прозрачное стекло окна странно мерцало. Мои муравьи, какдикие, так и «домашние», выплеснули из недр «муравейников» сотни молодых самок.Вот те и ползали по окну, пытались взлетать, падали на подоконник и долгонеумело барахтались, ведь крылья даны на один-единственный полет, врожденныхнавыков нет…

Я поспешно толкнул створки. Свежий воздух ворвался вкомнату, многих смел на пол, но тут же все устремились на волю, на простор…

В солнечном свете прозрачные крылья блестели, как осколкислюды, но когда молоденькие самки закружились сверкающим облачком, этонапомнило мне цветущие яблони. Такие же снежно-белые нежные лепестки, такие жепраздничные деревья в свадебном наряде… Короткий миг длится это зрелище. Вчераеще только распускались почки, а завтра лепестки уже начнут опадать.Оплодотворенный цветок начнет поспешно сбрасывать лепестки: чтобы пчелы и шмелине докучали, чтоб издали видели – свадьба отшумела, отцвела, уже им тутделать нечего… начинается совсем-совсем другая жизнь.