Золотая чаша - Генри Джеймс

Ассингемы тоже были приглашены по праву давности, хоть и находились на самой нижней ступеньке общественной лестницы – и супруга полковника, невзирая на свое скромное положение в обществе, занимала мысли князя, как никто другой из присутствующих, за исключением Шарлотты. Шарлотта занимала его мысли прежде всего потому, что выглядела такой безудержно молодой и высоко держала среди окружающих, людей преимущественно почтенного возраста, факел респектабельной юности и знамя тактичного изящества; а во-вторых, если участники сегодняшнего обеда и выделяли каким-то образом хозяйку дома, то по какой-то чрезвычайно странной и необъяснимой причине, хотя, несомненно, без злого умысла единодушно выбирали на эту роль Мегги. Князь, разумеется, знал, что его жена тоже наделена вполне выраженной индивидуальностью, но не мог понять, как получается, что проявлением этой индивидуальности, причем совершенно неосознанным, становится выражение всепоглощающей озабоченности успехом праздника. Он хорошо знал и другие черты ее облика, заметные в любое время, а особенно на Итон-сквер: сходство с отцом, становившееся особенно ярким в минуты нежности, словно аромат распускающегося цветка; особенность, подмеченную им еще в Риме, в первые суматошные дни после их обручения, когда он сравнил ее с отдыхающей маленькой танцовщицей, такой легкой в движениях, присевшей для передышки на скамью, слегка запыхавшись и даже как будто виновато; и наконец, скорее по аналогии, нежели по истинному сходству, он приравнивал ее к длинной череде довольно безликих образов жен и матерей своего древнего рода. Если собирательным идеалом этой линии могла служить римская матрона, то Мегги, надо думать, годам к пятидесяти обретет присущую этому персонажу основательность, хотя, наверное, все-таки будет отчасти напоминать Корнелию в миниатюре. Однако со временем князь прозрел и убедился в том, что миссис Вервер тоже присутствует на сцене в качестве незаметного, но оттого не менее изысканного дополнения, неясным и отдаленным намеком на присвоенные ей полномочия. Короче говоря, представлялось совершенно загадочным и необъяснимым, какое именно место в происходящем отведено миссис Вервер. Ее положение жены хозяина дома, ее более решительная осанка, ее более спокойная улыбка, ее менее обильные драгоценности – все это меркло в сравнении с взволнованной заботой, пылавшей в Мегги, подобно маленькому, но яркому пламени, зажигая на ее щеках предательский румянец, который, впрочем, ничуть ее не портил. Сегодня день ее отца; будет ли он удачным или неудачным – это будет удача или неудача отца, и потому вопроса важнее не могло быть на свете. Даже со стороны было видно, как она изнывает под гнетом тревожного ожидания и как все заметнее в ней становятся отцовские черточки – в выражении лица, в движениях, в интонациях. Все это было очень мило и даже забавно, но тем теснее объединяло этих двоих, словно бы и не разделенных двойным супружеством. Какое бы место за столом ни занимала княгинюшка, все равно в этом доме она всегда, неизменно и непоправимо останется Мегги Вервер. Это впечатление неотступно преследовало князя. В сущности, вполне естественно было бы ему задуматься, не производит ли и мистер Вервер подобного впечатления, когда обедает в гостях у дочери.

Впрочем, если даже подобные мысли и мелькали у князя задним числом, их нетрудно было пресечь; ибо в эту минуту Америго с небывалой прежде ясностью уверился в том, что его удивительный тесть ни в коей мере не обладает способностью выглядеть по-разному при разных обстоятельствах. Все в нем было просто до ошеломления, и тем исчерпывался вопрос о его внешности, насколько она вообще у него имелась, в чем, вообще говоря, можно было и усомниться. Нашему молодому человеку, который, как мы вскоре увидим, развлекался в тот вечер самыми разными труднообъяснимыми способами, – так вот, ему было забавно наблюдать, насколько все прочие, количественные составные элементы хозяина дома, такие как способности, собственность, удобства и благорасположение ко всему на свете, еще преумноженные легендами, ходившими о нем в обществе, не зависят от качественного фактора, не нуждаются в личностном выражении. Количество было разлито в воздухе, где его ясно ощущали достойные господа, собравшиеся в тот вечер в его доме, качество же мистера Вервера состояло для них практически целиком в этой всепроникаемости. Был он худ, скромен, с ясным взглядом, и если его глазам было чуждо выражение страха, то не случалось им и вспыхивать дерзким вызовом; не было у него широких плеч, грудь не выпячивалась колесом, цвет лица нельзя было назвать свежим, и макушка уже облысела; и все-таки, восседая во главе стола, он был невероятно похож на маленького мальчика, который принимает гостей, сам стесняясь собственной знатности, – так похож, что просто не мог не быть одним из великих мира сего, представителем некой могущественной силы, точно так же, как малолетний король является представителем своей династии. Америго уже давно усвоил такой взгляд на тестя, находя в нем своего рода прибежище, сегодня же его впечатление всего лишь стало сильнее. Прибежище это с тех пор, как обе семьи снова оказались в Англии, заменяло князю ту чисто человеческую общность, которая, по его ожиданиям, могла возникнуть между ними, но так и не созрела в полной мере. Он встречал через стол взгляд честных глаз, одинаковых у отца и дочери, встречал позднее тот же взгляд в музыкальной комнате, но читал в этих глазах не более того, что успел изучить в течение первых месяцев, в период, когда он чувствовал себя чересчур старательным учеником, усердно усваивающим термины и условные обозначения, которые впоследствии остаются абсолютными и неизменными. Взгляд был прямым и спокойным, но никогда не задерживался на лице собеседника и не проникал вглубь, и у князя мелькала причудливая мысль, что с таким же выражением этот взгляд устремляется на какой-нибудь чек, полученный от делового партнера и готовый к отправке банкиру. На чек смотрят лишь затем, чтобы проверить обозначенную на нем сумму – вот так же и князя время от времени бегло осматривали на предмет уточнения его номинала. Он как будто подлежал постоянно повторяющейся оплате; будучи уже помещен в банк в качестве ценного вклада, он мог бесконечное число раз быть заново перечисляем на счет, к вящей радости вкладчика. Более того, молодому человеку вовсе не хотелось, чтобы стоимость его снизилась. Безусловно, он не назначал себе цену: «сумма» была определена самим мистером Вервером. Однако же сумме необходимо было соответствовать, и никогда еще князь не ощущал этого так остро, как нынче вечером. Решительно, ему могло бы стать не по себе, не будь гарантией успеха их единодушное согласие с Шарлоттой. Князь невольно то и дело встречался взглядом с Шарлоттой, и было не менее заметно, как она то и