Дубль два - Олег Дмитриев

над собой стропила и крышу амбара — едва не захохотал, не заорал от радости. Шансов на то, чтобы снова попасть сюда, откровенно говоря, не было ни одного. Хотя нет, всего один и был. И он сидел рядом, свернув по-турецки крепкие кривые ноги, не сводя с меня раскосых глаз на загорелом круглом лице, морщин на котором, кажется, стало больше. Я хотел сразу же поприветствовать и поблагодарить Мастера и стариков-разбойников. Но разговор не задался. Вместо слов изо рта вылетело только прерывающееся шипение. И слюнями залился по грудь, как Павлик.

— Молчи, Аспид! — Древо «звучало» недовольно, но я, кажется, уловил некоторую неискренность. — Ожил — и лежи себе. Сейчас Солнце встанет — подкрепишься, полегчает. Немного.

— С-с-с… С-с-с, — попробовал было я не самое сложное слово «спасибо». Без успеха. Только язык свело где-то под самым корнем, да так, что едва не хрустнула подъязычная кость.

— Сы-сы-свистелку закрой и носом дыши! Ды-ды-дятел! — рявкнуло в голове. — Вот уж воистину говорят — с кем поведёшься. Сам Ярью швыряется без счёта, как метель — снегом, так и я с ним ту же моду взял. Года три жизни на тебя извёл, Яр!

— Благодарю, Осина, за помощь и за силу. — Со второго раза я перешёл-таки на Речь. — Как всё закончилось?

— О! Герой — портки с дырой! — весело влез в разговор Сергий. — Илейка, Хранитель Дуба, что под Володимиром-градом рос, за Окой, такой же был. Как очнётся — давай по сторонам смотреть, глазки голубые, детские, таращить да спрашивать: «это кто ж такое непотребство-то учинил?». И всё не верил, когда отвечали: «Так сам же ты, Илейка! Никак, запамятовал?».

— Похож, точно! — подхватило Древо. — А помнишь, как он сосенкой единой целый тумен, кого разогнал, кого в землю вколотил? А за ханским отрядом прям в лес кинулся, как в раж вошёл? А потом всё спрашивал: «Откудова тут просека взялась?». Ты ещё наврал ему, что вечор мёд ставленый закончился, так он и решил сам до Суздаля прокатиться — там, мол, уж больно вкусный варят. Да на троечке чтоб, да с колокольчиком — не босяк какой, чай.

Я внимал истории или байке, слушая двух дедов, старого и неимоверно старого. С которых, судя по говорливости, спадало сильное, тяжкое напряжение. И ждал, когда в Речи начнут проскакивать хоть крошечные паузы.

— Что с тварью той стало? — влез с вопросом в первую же из них.

— Ворога ищет, наперёд думает. Богатырь, точно. Жаль только — умишка недобор пока, — отреагировало Древо.

— Ну хоть не про девку первый вопрос — и то вперёд, — поддержал его Хранитель. Я снова «перешёл на приём», ожидая, когда схлынет очередная волна откровенных обсуждений моего слабого умственного развития.

— На дне Маруся, на дне. Аккурат рядом с Заряной пристроилась. Ил там жирный, липкий, тяжёлый. Не вылезет, не докричится до своих, — сообщил-таки Ося.

— Как? — я решил не тревожить их длинными вопросами. С тем, чтоб поговорить, у них снова никаких проблем не возникало.

— Подзабыл ухватки старые, конечно. Да вспомнились, как пора настала. Землица-то тут наша, родная. И всё, что растёт на ней — родня мне. Когда Бату-хан по Руси пожарами прошёлся — помогали. Тогда Липа возле Вщиж-города на Десне погибла. И Дуб, что на Бабинец-реке рос, — Древо прервалось, будто почтив память павших. Молчали все.

— К востоку ближе, по Оке, тогда Берёза росла. Могучая была, на корнях её, почитай, вся округа стояла, до самой Пра-реки. Помогала она Страннику тогдашнему. Евпатием звали его. Про то много в книгах ваших написано, да всё больше сказки. К Дубу он шёл, знакомцу твоему. Да не добрался. Из владений одного Древа вышел, а до следующего не дотянул, чтоб поддержкой заручиться, да силой. Но погани тёмной тогда без счёту извёл, это да. Бату-хан первого ранга был. Хостоврула, ближника своего, отправил за Странником, тот на втором ранге тогда стоял. Яри по-над полем тем столько было — воздух плыл, кони с ног валились. Надвое Евпатий батыра мечом развалил, пока Берёза за ноги того держала. Да вот так же, как ты, приколол то, что срастись пыталось, к землице. И прибрала она паскуду так же. Воины Бату уж на что свирепые были, а как увидели то — морды себе в кровь когтями от ужаса разодрали да галопом обратно ринулись. А Странник — за ними следом. Несчитано Яри было в нём. А до Дуба не добрался. Точно до границы довели чёрные, где сила Берёзы заканчивалась, да вместе с воями его каменюками и закидали, с телегу размером каждый. Дрожала тогда земля, захлёбывалась кровушкой. А потом добрались твари до Старой Рязани. Да спалили и Хранителя, и Берёзу, и всё вокруг на три перестрела, дотла, до песка. Год трава не росла, да три года — кусты с деревьями. Тосковала землица, скорбела. Людей-то много, а она одна у вас. И за каждого радеет, даже за беспуть всякую…

Хорошо, что я лежал на полу. Иначе точно упал бы. Хотя пора бы уже и привыкнуть было к тому, что при общении с существами такого возраста и масштаба, привычные с детства истории и факты звучат совершенно по-другому. Взять вон, к примеру, моего «соседа по палате», Сергия.

— А там почти то же самое случилось, — Древо снова отвечало на невысказанные и даже не до конца додуманные вопросы. — Сашка-то Пересвет тутошний был, дебрянский. Здоровый, как медведь. В нём тоже Яри уйма была. Добрый был Странник, справный. Как тебя его видел, на этом самом месте. Зря он вышел с копьём тогда. С батожком-то яблоневым, что первое Древо ему в дорогу дало, больше шансов было бы. Ну, да что уж теперь. Вера у вас, человечков, странная: про что чаще говорят — в то и верите. А Таврул, сволочь, самого́ Чёрного Древа побег к палке своей привязал. Все заметили только то, что копьё его длиннее было. Уже тогда забывали многие, что не в размере дело-то. Челубеем у вас его звали, Таврула. Хостоврул тот, под Рязанью, братом его был. Хотя кровного-то в них мало общего оставалось — Ося будто заметил наконец мои вытаращенные сверх всякой меры глаза и снизошёл до пояснений.

— А Серый тогда Митяйку-то Боброка обучил всему, что сам знал, да при Дубе и оставил.